Джеймс Джойс - Улисс (часть 1, 2)

Блум (торжествующе). Вот, слышите!

Падди Дигнам. Блум, я дух Падди Дигнама. О слушай, слушай, слушай!

Блум. Это голос Исава.

Второй патрульный (крестясь). Это как же такое может быть?

Первый патрульный. Про это нет в кратком катехизисе.

Падди Дингам. Это метемпсихоз. Привидения.

Голос. Ну и дичь.

Падди Дигнам (убежденным тоном). Прежде я был в одном из служащих мистера Джона Генри Ментона, стряпчего, поверенного по присягам и свидетельствам, Бэйчлорз-уок, 27. Сейчас я покойник, гипертрофия сердечной стенки. Не повезло. Жена, бедняжка, ее силы были и так подорваны. Как она там, держится? Заберите у нее ту бутылку хереса. (Осматривается кругом.) Фонарь. Мне б надо справить потребность. Топленое молоко что-то не пошло впрок.

Представительная фигура Джона О'Коннелла, управляющего, выступает вперед, держа связку ключей на траурной ленте. Рядом с ним отец Гробби, настоятель, с раздутым брюхом и кривой шеей, в стихаре, в цветном ситцевом платочке вместо ночного колпака, сонно сжимает жезл, сплетенный из маковых стеблей.

Отец Гробби (зевнув, затягивает хрипло и квакающе). Намине. Джекобс. Вобисквит [искаж. Nomine... Vobiscum - имя... с вами (лат.)]. Аминь.

Джон О'Коннелл (через мегафон, с грозными завываниями сирены). Покойный Дигнам, Патрик Т.!

Падди Дигнам (вздрогнув, настораживает уши торчком). Высокие ноты. (Извиваясь, вытягивается вперед, припадает ухом к земле.) Голос моего хозяина!

Джон О'Коннелл. Погребальное свидетельство УМ-Ъ 85000. Секция 17. Дом Ключей. Участок 101.

Падди Дигнам с явным усилием вслушивается, думает, хвост палкой, уши торчком.

Падди Дигнам. Молитесь за упокой души его.

Уползает вниз через подвальный люк, полы савана волочатся по шуршащему гравию. За ним ковыляет жирная старая крыса, черепашьи лапы как ножки грибов под серым панцирем. Голос Дигнама доносится приглушенным лаем из-под земли: "Дигнам помер и зарыт, он на кладбище лежит". Том Рочфорд, красногрудый как снегирь, в фуражке и бриджах, выпрыгивает из своей машины о двух колонках.

Том Рочфорд (кланяется, приложив руку к груди). Рувим Дж. Ставлю флорин, что найду его. (Отважно и зорко оглядев люк.) Ну, мой черед. В Карлоу, вперед, за мной!

Делает в воздухе лихое сальто-мортале и скрывается в люке. Два диска в колонках, качнувшись, выставляют круглые глаза нулей. Все исчезает. Блум пробирается дальше через клоаку. Останавливается перед освещенным домом, прислушивается. Поцелуи, выпархивая из гнездышек, вьются вокруг него, чирикают, щебечут, воркуют.

Поцелуи (щебечут). Лео! (Чирикают.) Звонкий жаркий чуткий сладкий для Лео! (Воркуют.) Чмок-чмок! Умм-юмм! О-оо! (Чирикают.) Цви-вить! Сюд-сюда! Лео-по! (Щебечут.) Лео-ле, Лео-люб! (Чирикают.) Лео-лео, люб-люб!

Они снуют, перепархивают на его одеждах, яркие и быстрые блестки, серебристые искорки.

Блум. Мужское туше. Печальная музыка. Церковная музыка. Может быть тут.

Зоя Хиггинс, девица легкого поведения в сапфировой узкой юбке с тремя бронзовыми пряжками, с черной узенькой бархаткой на шее, кивает ему, спускается со ступенек и подходит вплотную.

Зоя. Вы ищете кого-нибудь? Он там внутри с другом.

Блум. Это заведение миссис Мак?

Зоя. Нет, это дальше, тут восемьдесят один, миссис Коэн. Бывает, дальше зайдешь, хуже найдешь. Матушка Пантуфля. (Как старому знакомому.) Эту ночку-то она сама при деле с ветеринаром, тот жучок ей все верные ставки говорит да еще платит за ученье ее сынка в Оксфорде. Работка сверхурочная, но у ней нынче фортуна перевернулась. (С подозрением.) А вы, часом, не папаша ему?

Блум. Ничего подобного!

Зоя. А то оба в черном. Тогда небось котик не прочь побаловаться?

Его плоть чутко отзывается на приближение ее пальцев. Она скользит рукой по его левому бедру.

Зоя. Где там орешки?

Блум. Сбоку. Интересно, что всегда справа. Наверно, то тяжелей. Мой портной, Мизайес, говорит, из миллиона у одного так.

Зоя (внезапно встревожившись). У тебя твердый шанкр.

Блум. Это вряд ли.

Зоя. Я же чувствую.

Запустив руку в левый карман его брюк, она вынимает оттуда твердую почерневшую сморщенную картофелину. Приоткрыв рот с влажными губками, глядит то на нее, то на Блума.

Блум. Семейный талисман. На счастье.

Зоя. А это для Зои, правда ведь? За то, что я такая миленькая?

Жадно сует картофелину к себе в карман, потом берет его под руку, прижимается тесно и горячо. Он принужденно улыбается. Звучит восточная музыка, медленно, такт за тактом. Он смотрит в ее карие глаза, обведенные краской. Улыбка его теплеет.

Зоя. Узнаешь меня в следующий раз.

Блум (с тоскою покинутого). Газели милой никогда я в жизни не любил, хотя судьба...

Газели скачут, пасутся на горных склонах. Неподалеку озера. По берегам их темные тени кедровых рощ. Веет душистый аромат, пряный смолистый дух восходит ввысь пахучими прядями. Восток горит, сапфировое небо прочерчивает полет бронзовых орлов. Под ним лежит женоград, белый и обнаженный, в прохладной неге и роскоши. Струи фонтана шепчутся в окружении дамасских роз. Огромные розы шепчут о пурпуре виноградных гроздьев. С таинственным шепотом источается вино, вино стыда, крови, страсти.

Зоя (шепча-мурлыча в такт музыке, улыбается, сладостные губы одалиски увлажнены бальзамом из розовой воды и свиного жира). Шорах ани веноввах, беноит Ершалоим [Дщери Иерусалимские! черна я, но красива (древнеевр.; Песн. 1, 4)].

Блум (очарован). По твоему выговору я так и думал, что ты от доброй лозы.

Зоя. А ты не слышал, что думать вредно?

Игриво покусывает его ухо маленькими златопломбыми зубками, обдавая густым застоялым чесночным духом. Розы, расступаясь, являют взору золотую усыпальницу царей и гниющие их останки.

Блум (отшатывается, механически продолжая гладить ее правую грудь вялой плоской ладонью). А ты из Дублина?

Зоя (поймав выбившуюся прядь, ловко вплетает в завиток). Извини-подвинься. Я англичанка. А у тебя подымить не будет?

Блум (в прежней позиции). Я редко курю, милочка. Так, иногда сигару. Детское баловство. (Игриво.) Можно губы занять и кой-чем получше трубы с травой.

Зоя. Ну-ну, валяй. Сочини речь про это.

Блум (в шляпе апаш, в брюках из грубого вельвета и в черной блузе рабочего с алым развевающимся галстуком-бантом). Род человеческий неисправим. Сэр Уолтер Рэли привез нам из Нового Света эти клубни и эту траву, из коих первое при поглощении убивает инфекции, второе же отравляет слух, зрение, сердце, память, волю, разум - словом, все. Таким образом, он привез к нам яд на целый век раньше, чем тот, другой, забыл его имя, привез нам пищу. Самоубийства. Лживость. Все наши нравы. А поглядеть на нашу общественную жизнь!

С дальних колоколен доносится полночный звон.

Звон. Возвратись, Леопольд! Лорд-мэр Дублина!