Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 2)

В те дни, когда священник с супругой гостили у нас в Каслвуде или Ричмонде, Хел и его жена лишь изредка наведывались к нам. Фанни была крайне невежлива и даже груба с леди Марией, то и дело как-то странно хихикала и неустанно напоминала ей о ее возрасте, чрезвычайно удивляя этим нашу матушку, которая не раз спрашивала у нас, не было ли какой размолвки между ее невесткой и племянницей и по какой причине?! Я в этих случаях отмалчивался, но часто бывал сильно растроган кротостью, с какой старшая из дам выдерживала наскоки младшей. Фанни особенно любила терзать леди Марию в присутствии ее супруга (ведь этот бедняга, так же как госпожа Эсмонд, пребывал в счастливом неведении относительно прошлого своей жены), а та стоически сносила эти муки. Я пытался иногда урезонивать Фанни и даже спрашивал ее, уж не из племени ли она краснокожих, если ей доставляет удовольствие так мучить свою жертву.

— А разве мало мучили меня? — в свою очередь, спросила эта молодая особа, всем своим видом давая понять, что она твердо намерена отплатить за все нанесенные ей обиды.

— Это неправда, — сказал я. — Вы выросли в нашем вигваме и, насколько я помню, не видели здесь ничего, кроме добра!

— Добра! — вскричала она. — Да ни с одним рабом не обращались хуже, чем со мной! Непреднамеренные удары часто бывают самые болезненные. И ненавидят нас не те, кому мы нанесли обиды.

Мне вспомнилась малютка Фанни моих детских лет — тихая, кроткая, всегда с улыбкой на устах, всегда готовая броситься исполнять наши поручения, — и мне стало жаль моего бедного брата, отогревшего это коварное создание на своей груди.

Янки Дудл Удалец

Во времена нашего владычества над американскими колониями мы наряду с прочим использовали их еще и как пристанище для наших грешников. Помимо приговоренных к наказанию преступников и ссыльных, мы высаживали на берега заокеанских колоний всякого рода бездельников и младших сыновей, вынужденных покинуть Англию вследствие разгульного образа жизни, безнадежности положения и домогательств бейлифов. И подобно тому, как мистер Кук во время своих путешествий преподносил жителям открытых им островов подарки в виде привезенных из Англии животных (наряду с другими образчиками европейской цивилизации), мы усердно отправляли в наши колонии образчики наших "паршивых овец", предоставляя им существовать там по своему разумению на подножном корму и плодить драгоценное потомство. Я и сам в этом деле был не без греха, ибо постарался подыскать мистеру Хэгану, мужу моей родственницы, приход в Америке. Вина моя была в том, что, не сумев пристроить его к делу в Англии, мы только рады были сплавить его в Виргинию и предоставить в его распоряжение кафедру проповедника. Правда, он зарекомендовал себя там человеком мужественным и честным, он добросовестно исполнял свой долг, не посрамив себя ни перед своей паствой, ни перед своим королем, и в этом смысле полностью оправдал оказанное ему мною покровительство.

Тео напоминала мне об этом всякий раз, когда я признавался ей, что в этом вопросе совесть моя не вполне чиста, и, как обычно, старалась убедить меня, что и в этом случае, как и во всех прочих, мои поступки были продиктованы побуждениями самой высокой нравственности и чести. Однако поселил ли бы я Хэгана у себя в поместье, вверил бы я ему и его супруге заботы о нашем приходе? Боюсь, что нет. Я никогда не сомневался в том, что моя кузина искренне покаялась в своих заблуждениях, но втайне, кажется, был все же рад, когда она отправилась спасать душу в нашу колониальную глушь. И, говоря так, я признаюсь в своей гордыне и в своей неправоте. В те дни, когда я особенно нуждался в сочувствии, добрая Мария дважды протянула мне руку дружбы и помощи. И она мужественно несла бремя своих невзгод и с необычайной преданностью и самопожертвованием облегчала невзгоды других. И тем не менее я и кое-кто из близких мне (но не Тео) позволяли себе смотреть на нее сверху вниз. О, стыд и позор, стыд и позор нам, гордецам!

Бедная леди Мария была не единственным членом нашей семьи, которого постарались убрать с глаз долой в глушь американских провинций. Досточтимый Уильям Эсмонд, эсквайр, мошенничал, крал и делал долги у себя на родине до тех пор, пока уже не мог больше ни мошенничать, ни красть, ни делать долги, и тогда его благородный брат вместе со своим августейшим покровителем преисполнился самым пылким желанием никогда его больше не видеть, и для него отыскалось местечко в Нью-Йорке. Когда же в Америке началась смута, слухи о его подвигах дошли и до нас. Куда бы ни занесла судьба этого господина, обман и всяческие жульнические проделки были его avant couriers {Герольдами (франц.).}. Милорд Дэнмор сообщил мне, что мистер Уилл публично заявил следующее: Каслвуд находится в нашем владении лишь до тех пор, пока на то есть воля его брата; его отец из уважения, дескать, к госпоже Эсмонд, сводной сестре его сиятельства, отдал ей это поместье в пожизненное владение, и он, Уильям, ведет переговоры со своим братом, нынешним лордом Каслвудом, о том, чтобы откупить у него поместье! Дарственная на имение хранилась под замком у нас в Каслвуде, в свое время она была по всей форме зарегистрирована в Уильямсберге, так что нам беспокоиться было не о чем. Однако для нас важны были намерения этого господина, и мы с Хелом решили при первой же встрече с мистером Уильямом потребовать у него объяснений. Едва ли нужно описывать чувства госпожи Эсмонд при этом известии и повторять все слова, в коих они излились.

— Как! Мой отец, маркиз Эсмонд, был, значит, обманщик, а я мошенница, так по-вашему? — вскричала она. — И после моей смерти он завладеет имуществом моего сына, так он грозит? — И наша матушка уже собралась было писать не только лорду Каслвуду в Англию, но и самому его величеству королю в Сент-Джеймский дворец, и мне с немалым трудом удалось этому помешать, заверив ее, что мистер Уилл, как всем известно, непревзойденный враль, и было бы странно ждать, что ради нас он вдруг изменит своим привычкам и начнет говорить правду. А затем до нас стали долетать слухи о том, что в Нью-Йорке мистер Уилл слывет одним из самых горластых верноподданных короля и из капитанов уже произведен в майоры добровольческого отряда, рассылающего воззвания ко всем благонамеренным лицам в других колониях и заявляющего о своей готовности сложить голову за старую родину.

Можно ли жить в доме, если в нем не осталось ни одного целого стекла в окнах? Госпожа Эсмонд распорядилась закрыть ставнями окна этого злополучного жилища, арендованного нами в Уильямсберге, и наше семейство возвратилось в Ричмонд — в свою очередь, покинутый всеми членами ассамблеи (к тому времени распущенной). Капитан Хел и его супруга еще раньше поспешили вернуться на свою плантацию, а я, порядком недовольный оборотом событий, делил свое время между нашим домом и домом губернатора, который, по его словам, жаждал моего общества и моих советов. Политические разногласия становились все глубже, но до разрыва личных отношений еще не доходило. Даже после роспуска нашей ассамблеи (члены которой перенесли свои заседания в один из трактиров, где, как мне кажется, и состоялось то знаменитое собрание, на котором впервые зародилась идея созыва Конгресса всех колоний) все, кто находился в решительной оппозиции к существующему правительству, по-прежнему оставались добрыми друзьями губернатора, широко пользовались его гостеприимством и сопровождали его в увеселительных прогулках.