Филипп Эриа - Испорченные дети

"Они хотят меня проучить, - думала я, - ведь мне уже двадцать шесть и я возвращаюсь в отчий дом". Шагая рядом, Симон не спускал с меня глаз. Я это заметила. И, очнувшись от своих воспоминаний, сказала брату:

- Ты-то хоть, надеюсь, не намерен учить меня уму-разуму? Впрочем, раз ты приехал меня встречать...

- О, я!.. Ты отлично знаешь, что я человек широких взглядов.

Я ничего не возразила. Однако он поступил как раз так, будто я возразила: очевидно, это его больше устраивало. Он поднял брови и с наигранным прямодушием человека, которого уж никак нельзя заподозрить в двуличии, произнес:

- А разве не так? Разве я говорил, что тебе предоставляют слишком много свободы? Будь же справедлива. Хоть раз посоветовал нашим держать тебя построже?

И в самом деле, не глупо. Симон не совершил ошибки. Не превратил меня в своего врага. Я была самая недисциплинированная в семье, это верно; но в то же время самая отважная и настойчивая. И это он тоже знал. Открытая неприязнь привела бы к прискорбным для нас обоих осложнениям. Молчаливый, но настороженный нейтралитет давал возможность обеим сторонам добиться наилучших результатов.

- Ладно! - сказала я, как бы подытоживая ход своих мыслей - Ладно! Значит, если я не ошибаюсь, ты, Симон, меня понимаешь?

Слишком уж долго, на мой взгляд, он не открывал карт, а мне не терпелось покончить с затянувшейся игрой.

- Конечно, - ответил он, - заявляю тебе это без обиняков. В известной мере понимаю.

- Понимаешь... а что именно понимаешь, Симон?

Мои слова, по-видимому, не очень его смутили, И он выпалил одним духом, так, словно ответ уже давно сложился в его уме.

- Понимаю твое желание поглядеть чужую страну. Понимаю, что Соединенные Штаты тебя привлекали и удерживали. Что тебе, такой любительнице современного, пришлась по душе страна небоскребов, лихорадочной деятельности, struggle for life* {борьба за существование англ.}.

- Странное же у тебя представление об Америке!

Но он, не слушая, продолжал частить:

- Неистовых развлечений, автомобильных поездок, мимолетной близости...

Решительно в голове Симона имелся неисчерпаемый запас общих мест.

- И скороспелых браков.

Тут он замолчал. Я схватила его за руку. Силой удержала его на месте и принудила взглянуть мне в лицо. Охватившее меня в первую минуту оцепенение прошло, и теперь я с огромным трудом сдерживала желание расхохотаться.

- Да ну! - сказала я.- Значит, вот оно в чем дело!

- Какое дело?

Надо признаться, он весьма удачно играл роль простака. Сжав зубы, раздув ноздри, набрав полные легкие вокзального воздуха, я пристально глядела на брата, оттягивая минуту, когда наконец смогу фыркнуть ему в лицо. Теперь уж я выступала в роли исповедника и наслаждалась этим положением. Вот удача. Нежданная-негаданная. Так вот чем окончился наш поединок! Так вот почему брат поспешил в Гавр мне навстречу! Так вот что мучило, пугало нашу семью, до того пугало, что они даже отрядили специального представителя, возложив на него миссию: удостовериться сразу же по прибытии парохода, в каком состоянии возвращается в отчий дом заблудшая дочь!

Они подозревали, что я вышла замуж! При одной мысли о том, какие беседы шли на сей счет целых два года в недрах нашей семьи и какие только не выдвигались предположения, объясняющие мое длительное отсутствие, кроме единственного правильного - моей любви к свободе; при мысли, что мама или, вернее, тетя Эмма время от времени восклицала, хлопнув ладонью по столу: "А что, если она там вышла замуж?" - и кто-нибудь из присутствующих неукоснительно добавлял, что в Соединенных Штатах это дело обычное, там дети вступают в брак, даже не посоветовавшись с родителями; при мысли, что в домашнем кругу не раз обсуждалась вероятность приобрести в лице зятя self made man* {в данном контексте - выскочка - англ.}, американского еврея, а может быть, даже ковбоя, так или иначе человека, который сумеет оттягать часть буссарделевских капиталов, при мысли о бесчисленных проблемах, страхах, упреках, злобе, тяжелом молчании и обо всем прочем, что должен был породить призрак моего брака, при мысли об этом, не скрою, недобрая радость, сметая все препоны, прорвалась наружу, и я громко рассмеялась.

Брат всем своим видом старался показать мне, что ровно ничего не понимает. Такова обычная его тактика. Он готов прослыть в чужих глазах дурачком, лишь бы выудить из собеседника побольше нужных ему сведений.

- Что я сказал такого глупого? - осведомился он. Смех замер у меня на губах. Вся эта история перестала казаться мне только комичной. Теперь я видела другую ее сторону.

- Замолчи, - сказала я глухим голосом. - Замолчи. Все это слишком мелко.

- Однако же ты сама должна признать... Я оборвала его:

- Да, знаю. Теперь все ясно. То, чего можно ждать от американки, можно, значит, ждать и от девушки, пробывшей два года в Америке... И ты, конечно, скажешь, что мое поведение, мое молчание, то, что я не спешила возвращаться, много раз откладывала отъезд, - все это давало богатую пищу для самых различных предположений.

- Однако факт остается фактом, то, что читалось в иных твоих письмах между строк, свидетельствовало о том, что... ты в чем-то изменилась.

Но я не желала его слушать.

- Дай мне договорить, Симон! Я упрекаю вас... если, конечно, мне пришло бы в голову упрекать вас за что бы то ни было, я упрекнула бы вас за то, что среди всех могущих быть предположений вы остановились лишь на одном. Вы и не подумали, что я, возможно, больна, ранена, лежу без движения в результате, скажем, автомобильной катастрофы или просто могу быть счастлива... Да что там! А ведь любая из этих причин, особенно последняя, вполне объясняет мое нежелание покинуть Америку, равно как и сдержанный тон моих писем. По-вашему, это не означало бы перемены в моей жизни?.. Не очень-то вы проницательны! Облюбовали одну-единственную гипотезу: мое замужество. Ну еще бы, замужество вас касалось непосредственно, было вам во вред. Ох, до чего же все это по-буссарделевски!

Но Симон продолжал хранить спокойствие и сказал, как нечто само собой разумеющееся:

- Стало быть, ты могла ждать с нашей стороны такого вопроса? А?

- Представь себе, нет! Этого я как раз не ожидала. Очевидно, недостаточно хорошо вас знала. Когда я увидела тебя на пароходе, о, я сразу поняла, что ты явился сюда не ради моих прекрасных глаз. И не ради дел с иностранной валютой...

Голос мой прервался, дрогнул, гнев, справедливый, вполне справедливый гнев охватил меня.

- Но я и вообразить не могла, что моему брату поручено проверить мое гражданское состояние, - я топнула ногой,- и мое белье!

- Короче, тебя обвинили в преступлении, которого ты не совершала? сказал Симон, по-прежнему гнувший свою линию.

Мой гнев, мое разочарование, мое оскорбленное достоинство - все это его не трогало, не касалось. Он хотел знать. Я бросила ему: