Филипп Эриа - Время любить

- Прости меня.

Я махнула рукой, давая знать, что мне его извинений не требуется. Всякие "прости" и "извини" были не в нашем обычае. Когда Рено был еще совсем крошкой и совершал серьезный проступок, как-то: злился, нарочно что-нибудь портил или ломал, дерзил, что было, впрочем, вполне естественным для того уже истекшего периода,- я никогда его не наказывала, я молча уходила, так что у него хватало времени одуматься и самому прибежать ко мне. "Мамми, я пришел просить у тебя прощения".- "А мне этого не нужно. Мне твои извинения не важны. Мне важно, чтобы ты не повторил сегодняшнего. А главное, ничего не обещай, слышишь? Не велика заслуга не делать чего-то по принуждению". Мои слова всякий раз озадачивали его, смущали. И как-то раз он прямо выразил свои чувства: "Понимаешь, если я попрошу у тебя прощения, то потом не стану об этом думать". Сообразил-таки, что именно поэтому. В тот день, глядя на его надутые губенки, я еле удержалась от смеха. А ему шел всего шестой год.

Тем временем Рено погрузил свой мопед на заднее сиденье машины, а сам устроился рядом со мной. Я включила мотор. В глубине души я придерживалась того же мнения - нечего мне вмешиваться в их занятия.

- И потом еще одно, мама, если тебе, конечно, все равно...

На сей раз Рено благоразумно ждал моего вопроса.

- Да?

- Когда ты за мной заезжаешь, как вот сегодня, мне это очень, очень приятно, заметь! Но не стой перед воротами. Будто я в младшем классе.

- К вашим услугам, мсье Буссардель... Ваш шофер будет вас ждать... ну хотя бы вот на той миленькой площади, кстати, здесь тихо, а разминемся - не беда. Ну-ка поосторожней, вы, невежа, из-за вас я руль выверну.

Услышав "ваш шофер", Рено размяк, фыркнул и выразил свои чувства, довольно сильно толкнув меня локтем в бок.

После полудня у Рено была намечена спортивная программа, а мне пришлось поехать на стройку. Я задержалась. Когда я к вечеру возвратилась домой, мой сын возился в саду возле подножия башенок, залитых закатными лучами. Приближалась пора весенних посадок, и сад - довести его до идеального состояния оказалось труднее, чем дом,- требовал от нас решения множества проблем. Рено тоже их решал. Я с ним то и дело советовалась, потому что у него был хороший вкус и еще потому, что мне хотелось развить его вкус. Так год за годом я постепенно перешла от диалогов с самой собой к диалогам с живым существом. В тот день нам предстояло решить вопрос о вьющихся растениях; я придерживалась того мнения, что если они хорошо разрастутся, то это весьма кстати нарушит слишком строгие пропорции дома. Наш новенький Фон-Верт легко мог превратиться в декорацию, в макет, тем более что архитектура у него несколько нарочитая, а размеры невелики. Рено советовал мне посадить у дома вьюнки в память о нашем острове, буквально утопавшем во вьюнках; я склонялась к самому обычному плющу. Вопрос обсуждался детально, со всех сторон, после чего мы могли остававшиеся до ужина два часа поработать вместе...

С тех пор как мы поселились в Фон-Верте, Рено взял себе привычку приходить ко мне в комнату, как только замечал, что к концу дня я усаживаюсь за работу, и пристраивался за маленьким столиком. Комната его, точно такая же, как моя, была расположена рядом, и ему вполне бы ее хватило, да и вообще в его распоряжении в нижнем этаже находилась еще зала со сводчатым потолком - там в дальнем уголке мы обедали и ужинали. Но Рено уверял, что когда он видит меня за работой, то ему тоже припадает охота трудиться; и мы садились друг к другу спиной, чтобы не отвлекаться, каждый под своей лампой: я, уткнувшись в бесконечные сметы, а он зубря латынь. Когда в комнату входила Ирма, неся на подносе наш каждодневный аперитив из томатного сока с лимоном, она всякий раз говорила одно и то же, лишь изредка варьируя слова:

- Эге! Посмотрите-ка, как они подходят друг к другу. Ну чисто парочка.

Эта шутка приводила Рено в восторг, а я хоть и находила ее несколько вульгарной, однако что-то в ней было мне по душе. Ирма, которая была еще совсем девчушкой, когда Рено исполнилось два года, фактически воспитала его. Она была в курсе всех моих бед, принимала их к сердцу так близко, что следовала за мной во всех моих скитаниях, оставив родную мать на том острове, откуда меня изгнали.

В вечер дискуссии о плюще и вьюнках я при появлении Ирмы с двумя запотевшими стаканами положила на стол очки, поднялась, потянулась и села рядом с Рено.

- Ну, хватит, я кончила.

- А я уже давным-давно. Это Тацит. Знаешь, я очень люблю Тацита. Когда ухватишь главное, то все само дальше пойдет, вроде как ребус. А что это такое?

- Конверт, а в нем деньги для Пейроля. Уже конец месяца. Ты не хочешь передать ему конверт, смущаешься? За твое здоровье!

- Твое здоровье! Нет, почему же. Боюсь, скорее смутится он. Потому что он до смешного хочет дать почувствовать свое превосходство.

- Странно. А мне он вовсе не показался таким тщеславным. Рассказал мне о своих родителях.

- Родители здесь ни при чем.

- Нет уж, дружок. Пейроль не скрыл от меня, что родители его - люди совсем простые. Каменщики. Он тебе об этом не говорил?

- Будто мы об этом разговариваем!

- Братья его уже работают каменщиками, а сестра только окончила начальную школу. А у него, по его собственному выражению, была тяга к учебе, и, по совету учителя, родители послали его учиться дальше. Правда, здорово?

- Оказывается, ты знаешь о нем кучу вещей!

- Твоя вина: не надо было оставлять нас одних.

При этих словах Рено взял конверт. На следующий день он сказал мне:

- Пейроль тебя благодарит.

- У него был сконфуженный вид?

- Еще чего! Засунул конверт в карман, даже не посмотрел, сколько там денег.

Наступило молчание. А потом я вдруг услышала свой голос:

- А почему бы тебе не пригласить его к нам в воскресенье к обеду? К тебе домой. Если, по-твоему, он корчит из себя сноба, после этого визита он, может, и перестанет.

Рено молча взглянул на меня. Он явно не ожидал, что я сделаю такое предложение, и, честно говоря, я и сама не ожидала. Но слово, как говорится, не воробей, а Рено уже спросил:

- В это воскресенье?

- Да нет, только не в это: он не успеет предупредить домашних. Но почему бы не в следующее?

И вот теперь я наблюдала за обоими мальчиками, сидящими один справа, другой слева от меня за садовым столом, куда мы перешли пить кофе. По случайности мы оказались все трое друг напротив друга, как листья трилистника, в полной симметрии, словно готовясь начать какую-то игру. Но игра явно получалась вялая. Во время обеда разговор еще кое-как клеился, и впервые в жизни я поощряла вмешательство Ирмы, подававшей на стол, в наши разговоры. А теперь, когда мы перестали жевать, надо было чем-то заполнить неприятные паузы. Сидя напротив этих двух юнцов, я не без удивления почувствовала, что снова нахожусь в том же двусмысленном положении, как тогда во дворе лицея. Я смущалась. Как бы со стороны я видела нас троих, пленников нашего Фон-Верта, под густым шатром шелковицы.