Филипп Эриа - Золотая решетка

- Осторожнее, тетя Эмма, тротуар.

- Давайте пойдем лучше по мостовой, - предложил Бернар, - только по левой стороне. - И добавил специально ради Агнессы: - Потому что, если ты пойдешь по мостовой, чтобы не свалиться с тротуара, но по правой стороне, и если сзади

тебя будет машина, при затемнении тебя не разглядят и задавят. А если идешь по левой стороне, ты сама ее увидишь.

- В конце концов, - продолжала гнуть свое тетя Эмма, - если он хочет служить этим господам, имеется Легион французских добровольцев. На вид он малый здоровый - пусть запишется.

Но ей пришлось замолчать, чтобы отдышаться немного и не отстать от мужчин, которые не сбавляли шагу. Агнесса, раздавленная усталостью, при каждом движении широко размахивала руками, чтобы легче было идти. Когда миновали Сент-Оноре, Валентин выпустил руку тетки и осветил фонариком циферблат своих часов.

- Агнесса, - негромко произнес он, - возьми тетю Эмму под другую руку. Осталось всего семь минут.

Состязаясь с бегом времени, они ускорили шаг.

- Сынок, - стонала тетя Эмма: с двух сторон ее держали под мышки, и все-таки она еле плелась, в ее годы вполне естественно было разучиться бегать. - Сынок, а ты не преувеличиваешь?

- Ты же сама знаешь, что часы у меня минута в минуту ходят. Ну-ну, мужайся: осталось всего метров четыреста.

Они побежали. Сквозь мрак и тишину кто-то так же стремительно несся по противоположному тротуару, возвещая о каждом своем шаге стуком деревянных подошв. Агнесса слышала, как рядом с ней тяжело дышит тетка. Бернар, невзирая на тяжесть чемодана, мчался впереди со всей скоростью своих молодых ног. Никогда бы Агнесса не подумала, что авеню Гоша такое бесконечно длинное.

Вдруг мощное и свежее дыхание, знакомое веяние, издавна строго соответствующее временам года, снова принесло этим вечером Агнессе запах влажной земли, опавшей листвы, старого парка Монсо, изнывавшего в предсмертной тоске. Она вдыхала родной воздух, льющийся ей навстречу; пила его, как лекарство, и ей сразу стало легче тащить на буксире тетю Эмму.

- Пришли! - крикнул Бернар. - Вот решетка.

Решетка была видна даже в темноте. Она смутно выделялась на фоне неба, менее темного, чем город, и когда они проходили под воротами, синий электрический свет на один миг пробудил спящую во мраке позолоту. Четверо Буссарделей прошли через ворота, они вступили на авеню Ван-Дейка, и тетя Эмма, почуяв близость своей вотчины и окончательно обессилев, всей тяжестью повисла на поддерживавших ее руках. Агнесса испугалась, что тетя сейчас потеряет сознание.

- Ну-ну, крепись, тетя Эмма, - шепнул Валентин. - До нашего подъезда осталось всего шестьдесят метров. Помни, что у дома номер шесть стоит часовой.

Калитка особняка Буссарделей сама открылась им навстречу, к железной ограде прильнули лица ожидающих! вся семья в тревоге вышла на темный двор. Никогда в жизни Агнесса не могла даже помыслить, что ее путешествие увенчается такой головокружительной гонкой и таким приемом.

- Бедняжки вы мои! - произнес в темноте женский голос, но самое говорившую не было видно. - А мы тут натерпелись страха. Вот уж

- С вами что-нибудь случилось? - спросил другой голос.

- Сейчас расскажем, - отозвался Валентин. - Только давайте уйдем отсюда.

Вся семья поднялась на крыльцо.

- Коньяку! - потребовала тетя Эмма, согнувшись чуть ли не вдвое. Рюмку коньяку, пропади пропадом моя печень!

После передней, где царил синеватый полумрак, скрадывавший очертания, и поэтому неузнаваемой, Агнесса очутилась в столовой; тут в прежние времена устраивали парадные обеды. До этой минуты у нее не было ощущения, что она попала в отчий дом. Оттуда, с авеню Ван-Дейка, она не узнала горделивого особняка Буссарделей, поглощенного сейчас мраком затем* нения. И не разглядела в темноте ни будки привратника, ни статуи у средней стены, ни навеса в форме веера над крыльцом, ни одного из тех украшений, которые были неотделимы от ее ранних воспоминаний, - все, что она постепенно открывала для себя, постепенно убеждаясь, что это уж никак нельзя назвать произведениями искусства. Ей почудилось, что в нынешние безжалостные времена старый дом ее детства растерял все свои приметы и отличительные признаки.

Но ее семья собралась здесь, в столовой, освещенной, правда, не с прежней щедростью, потому что сейчас зажигали лишь "полулюстру", то есть одну из двух больших голландских люстр без украшений; однако это была все та же люстра с медными шарами и медными рожками, все тот же огромный стол, за которым легко усаживалось двадцать шесть персон, все те же стены, обтянутые испанской кожей.

Воспользовавшись тем, что о ней пока забыли, Агнесса оглядела всех своих родственников. Они сгрудились вокруг тети Эммы, стараясь ей услужить, и вокруг Валентина, рассказывавшего случай с полицейским.

- Еще десять минут, и мы бы начали наводить справки в комиссариатах, сказал кто-то. - По телефону.

Хотя эти люди были ее родными, хотя в кругу их прошло все ее детство и юность, Агнесса с трудом узнавала их сейчас - до того они все исхудали. Метаморфоза поистине великая, ибо до войны Буссардели не отличались худобой. Эти тучные особи, любители хорошо покушать, которые некогда, презрев повышенное давление и предписания врачей, категорически отказывались соблюдать хоть малейший режим, словно диета грозила нанести ущерб их личному достоинству, сейчас, силой самих обстоятельств, вынуждены были сидеть на скудном пайке. Естественно, они утратили былую дородность и объемы, но зато приобрели более здоровый вид. Даже отец Агнессы, по этой ли причине или еще почему-либо, вышел из состояния хронической апатии, вдруг будто пробудился к жизни.

Все эти перемены, как успела заметить Агнесса, не пошли на пользу лишь ее матери. Мари Буссардель, некогда превосходившая объемами всех прочих членов семьи, истаяла теперь сильнее остальных, но, главное, казалось, ее подтачивает какой-то злой недуг, некая саркома. И хотя обе женщины с давних пор жили в состоянии взаимной ненависти, возникающей подчас между матерью и дочерью, ненависти, которая вскармливается пребыванием под одной крышей, годами слежки и просто временем, хотя Агнесса даже не знала, чем, собственно, больна ее мать, - у нее сжалось сердце, когда она увидела это несчастное лицо, лихорадочно расширенные зрачки, этот болезни пенный оскал.

Она, конечно, заранее предполагала, что ее появление на авеню Ван-Дейка померкнет перед таким событием, как смерть дяди Теодора, но тот, кто после кончины бабушки стал главой семьи, отошел в иной мир уже три дня тому назад; и из слов тети Эммы, произнесенных еще на Лионском вокзале, Агнесса знала, что смерть была для него избавлением, что старик долго страдал от грудной жабы и что он последнее время находился в коматозном состоянии. Буссардели уже освоились с его кончиной. И сейчас их занимало лишь одно - мысль об опасности, которой только что подверглась тетя Эмма, опасности тем более грозной, что старая девица, как догадалась по отрывкам разговоров Агнесса, воплощала собой фрондерский дух семьи Буссарделей.