Уильям Фолкнер - Деревушка

Прошло рождество, а небо по-прежнему было словно посыпано солью, и скованная земля ничуть не оттаяла, но в январе подул северо-западный ветер и небо очистилось. Солнце разбросало по замерзшей земле длинные тени, и три дня подряд к полудню земля оттаивала кое-где на дюйм-другой,- проталины были словно лужицы масла или колесной мази; в полдень люди выползали, как говорил себе Рэтлиф, словно крысы или тараканы из своих щелей, удивленно и недоверчиво глядя на солнце и на подтаявшую землю, затвердевшую с давних, почти незапамятных времен, а теперь ставшую вдруг снова мягкой и способной сохранять следы. "Нынче ночью мороза не будет,- говорили люди друг другу.На юго-западе собираются тучи. Быть дождю, а он смоет мороз, и все опять будет хорошо". И дождь был. Ветер подул с юго-запада. "Он снова задует с северо-запада, и тогда жди мороза. Но пусть уж лучше мороз, чем снег",говорили они друг другу, но пошел снег с ледяной крупой, а к ночи он уже так и валил, шел не переставая два дня и таял, едва коснувшись земли, превращаясь в грязь, которая вскоре заледенела, а снег все шел, но в конце концов перестал, и наступило морозное безветрие, и даже холодная облатка солнца не вставала над закованной в ледяную броню землей; прошел январь, за ним февраль, все вокруг словно вымерло, только низко стлался нескончаемый дым, да редкие прохожие, не в силах удержаться на тротуарах, ползли в город или из города по мостовой, где не могла пройти ни одна лошадь, и нигде ни звука, только стук топоров да сиротливые свистки ежедневных поездов, и Рэтлиф словно бы видел их - черные, пустые, бесконечные, окутанные редеющим паром, они мчатся неведомо куда по белой суровой пустыне. По воскресным дням, сидя дома у камелька, он слышал, как женщина заходила после обеда за детьми, надевала на них новые пальто поверх кургузых одежек, в которых они бегали, несмотря на мороз, в воскресную школу (за этим следила его сестра) вместе с его племянником и племянницами, которые их чурались, и представлял себе, как они все четверо сидят в пальто вокруг маленькой, бесполезной печурки, которая не обогревает камеру, а только исторгает из стен, словно слезы, давний пот давних мук и горестей, таившихся здесь. А потом они возвращались. Она никогда не оставалась ужинать, и раз в месяц приносила ему восемь долларов, которые ей удавалось выкраивать из двенадцати долларов месячного жалованья, и еще монеты и бумажки (однажды их набралось на целых девять долларов), и он никогда не спрашивал, откуда они. Он был ее банкиром. Знала его сестра об этом или нет - трудно сказать, скорее всего знала. Сумма все росла.

- Но придется ждать еще много недель,- сказал он как-то. Она молчала.Может, он хоть ответит на письмо,- сказал он. - Все-таки родная кровь.

Морозы не могли держаться вечно. Девятого марта снова пошел снег и стаял, даже не заледенев. Люди опять могли ходить по городу, и как-то в субботу, войдя в ресторанчик, которым он владел на паях, он увидел Букрайта, - по обыкновению, перед ним стояла тарелка, на которой была накрошена всякая всячина вперемешку с яйцами. Они не виделись почти полгода. Но они даже не поздоровались.

- Она уже дома,- сказал Букрайт. - Приехала на прошлой неделе.

- Быстро же она переезжает,- сказал Рэтлиф. - Всего пять минут назад я видел, как она выносила ведро золы с черного хода "Отеля Савой".

- Да я не об ней,- сказал Букрайт с набитым ртом.- Я о Флемовой жене. Билл поехал в Моттстаун и привез обоих на прошлой неделе.

- Обоих?

- Да нет, не Флема. Ее и ребенка.

"Видно, он уже пронюхал об этом,- подумал Рэтлиф.- Кто-нибудь написал ему". Он сказал:

- Ребенок... Ну-ка, ну-ка. Февраль, январь, декабрь, ноябрь, октябрь, сентябрь, август. И начало марта. Да, пожалуй, он еще маловат, чтобы жевать табак.

- Он и не будет никогда жевать табак,- сказал Букрайт. - Это девочка.

Сначала он не знал, как быть, но колебался недолго. "Лучше сразу",сказал он себе. Все равно, даже если она надеялась, сама того не подозревая. На другой день, когда она пришла за детьми, он ждал ее.

- Его жена приехала, - сказал он. На миг она словно окаменела.- Но ведь вы ничего другого и не ожидали, правда? - сказал он.

- Да,- сказала она.

И вот даже этой зиме пришел конец. Она кончилась, как и началась, дождем, не холодным ливнем, а шумливыми бурными водопадами теплых струй, смывших с земли лютый, упорный холод, а запоздавшая весна уже бежала по их сверкающим следам, и всюду пошла кутерьма, все появилось разом - почки, цветы, листья, все ожило - пестрый луг, и зеленеющий лес, и широкие поля, пробудившиеся от зимней спячки, готовые принять плуг, ведущий борозду. Школа уже закрылась на лето, когда Рэтлиф проехал мимо нее к лавке и, привязав лошадей у знакомого столба, поднялся на галерею, где сидели на корточках и на скамьях все те же семь или восемь человек, словно просидели так с тех самых пор, как он оглянулся на них в последний раз почти полгода назад.

- Ну, друзья,- сказал он,- я вижу, школа уже закрыта. Теперь ребята пойдут в поле, глядишь, вам и отдохнуть можно будет.

- Она закрыта с самого октября,- сказал Квик. - Учитель удрал.

- А. О.? Удрал?

- Его жена явилась. А он только завидел ее - и давай бог ноги.

- Кто, кто? - переспросил Рэтлиф.

- Его жена,- сказал Талл.- По крайней мере, так она сказала. Такая толстая, седая...

- Что за чушь,- сказал Рэтлиф.- Да он и не женат вовсе. Ведь он прожил здесь три года. Наверно, это была его мать.

- Да нет же,- сказал Талл. - Она была молодая. Просто у нее волосы все седые. Приехала в коляске вместе с ребенком месяцев шести.

- С ребенком? - сказал Рэтлиф. Моргая, он глядел то на одного, то на другого.- Послушайте, что все это значит? Откуда у него взялась жена, да еще с шестимесячным ребенком? Разве он не прожил здесь, у всех на глазах, целых три года? Что за чертовщина. Да когда же он успел, ведь ни разу и не уезжал надолго.

- Уоллстрит говорит, что это его жена и ребенок, - сказал Талл.

- Уоллстрит? Это еще кто такой?

- Сынишка Эка.

- Тот мальчуган лет десяти? - Теперь Рэтлиф, моргая, уставился на Талла. - Да ведь про нее в первый раз шуметь начали только два или три год назад, когда там была паника. Откуда же у десятилетнего мальчика такое имя Уоллстрит?

- Не знаю,- сказал Талл.

- А ребенок, видно, и в самом деле его,- сказал Квик. - По крайности, он как глянул на эту коляску, только его и видели.

- Еще бы,- сказал Рэтлиф.- Ребенок - это такой подарочек, от которого всякий мужчина побежит, если только еще есть куда бежать.

- Видно, он знал, куда бежать,- сказал Букрайт хриплым резким голосом.Уж этот ребеночек его бы не выпустил, если, конечно, кто-нибудь прежде повалил бы А. О., а ему дал бы ухватиться как следует. Он и то был больше папаши.

- Может, он еще ухватится,- сказал Квик.