Уильям Фолкнер - Святилище

То была суббота: в мае оставлять землю по будням недосуг. Однако в понедельник большинство людей снова приехало в город, они стояли группами возле здания суда и на площади, в хаки, в комбинезонах и рубашках без воротничков, или делали кой-какие покупки, раз уж все равно находились здесь. У дверей похоронного бюро весь день напролет теснилась кучка любопытных, мальчишки и юноши с учебниками и без них прижимались, расплющивая носы, к стеклу, а самые смелые из молодых горожан заходили по двое, по трое взглянуть на человека по имени Томми. Он лежал на дощатом столе, босой, в комбинезоне, выгоревшие, обожженные на затылке порохом волосы слиплись от засохшей крови, рядом сидел коронер {Следователь по делам о внезапной и насильственной смерти.}, пытавшийся установить его фамилию. Но ее никто не знал, ни те, кто в течение пятнадцати лет жил с ним по соседству, ни торговцы, изредка видевшие его в городе по субботам, босого, без шляпы, с восторженным пустым взглядом и мятным леденцом за щекой.

Насколько всем было известно, фамилии он не имел.

XVI

Когда шериф привез Гудвина в город, в тюрьме находился негр, убивший свою жену; он полоснул ее бритвой по горлу, и голова стала с кровавым бульканьем запрокидываться назад, все больше и больше отделяясь от шеи, женщина выскочила из лачуги и пробежала в мягком лунном свете шесть или семь шагов. Вечерами убийца подходил к окну и пел. После ужина у забора собиралось несколько негров; они стояли плечом к плечу, в аккуратных дешевых костюмах, в пропитанных потом комбинезонах - и пели вместе с убийцей духовные гимны, а белые замедляли шаги и останавливались в густолиственной, уже почти летней темноте послушать тех, кто несомненно должен был умереть, и того, кто был уже мертв, поющих о небесах и усталости; иногда в перерыве посреди пения откуда-то из густой, косматой тени айланта, заслоняющего угловой фонарь, чей-то низкий голос сокрушался и скорбел:

- Еще четыре дня! Потом прикончат лучшего баритона в Северном Миссисипи!

Иногда убийца подходил к окну среди дня и пел один, хотя вскоре какие-нибудь оборванные мальчишки или негры с доставочными корзинками почти непременно останавливались у забора, а белые, сидящие в шезлонгах у замасленной стены гаража на другой стороне улицы, слушали его, стиснув зубы. "Еще один день! Потом я сдохну, как сукин сын. Говорят, Нет тебе места в раю! Говорят, Нет тебе места в аду! Говорят, Нет тебе места в тюрьме!"

- Черт его подери, - сказал Гудвин, сидящий на койке в камере, вскинув черноволосую голову, худощавое, загорелое, слегка осунувшееся лицо. - Никому не пожелаю такого, но будь я проклят... - Он не договорил. - Это не я. Вы знаете сами. Знаете, что такого я не сделал бы. Не стану говорить, что думаю. Это не я. Чтобы осудить меня, надо доказать, что это я. Пусть доказывают. Я чист. Но если заговорю, если скажу, что думаю или подозреваю, то чист уже не буду.

И поднял взгляд на окошки: два узких, словно прорубленных саблей отверстия.

- Он такой хороший стрелок? - спросил Бенбоу. - Что может застрелить человека через такое окошко?

Гудвин поглядел на него.

- Кто?

- Лупоглазый, - ответил Бенбоу.

- Это Лупоглазый?

- А разве не он?

- Я сказал все, что хотел. Оправдываться мне незачем; пусть докажут, что это я.

- Тогда зачем вам адвокат? - спросил Бенбоу. - Чего вы от меня хотите?

Гудвин не глядел на него.

- Если б только вы пообещали устроить малыша продавцом газет, когда он подрастет и научится отсчитывать сдачу. - сказал он. - А с Руби ничего не случится. Верно, старушка?

И погладил женщину по голове. Она сидела с ним рядом, держа ребенка на коленях. Ребенок лежал в какой-то дурманной неподвижности, какая бывает у детей, просящих милостыню на парижских улицах, его худенькое личико лоснилось от пота, волосы на туго обтянутом кожей с прожилками черепе казались влажной тенью, под свинцового цвета веками виднелся тонкий белый полумесяц.

На женщине было платье из серого крепа, тщательно вычищенное и аккуратно заштопанное вручную. Вдоль каждого шва шел легкий, узкий, тусклый след, который любая женщина распознает за сто ярдов с одного взгляда. На плече висела красная брошь, из тех, что можно купить в десятицентовом магазине или выписать по почте; подле нее на койке лежала серая шляпка с тщательно заштопанной вуалью; глядя на нее, Бенбоу не мог припомнить, когда он видел такую последний раз, давно ли женщины перестали носить вуаль.

Он пригласил женщину к себе. Шли они пешком, она несла ребенка, а Бенбоу - бутылку молока, овощи, консервы. Ребенок не просыпался.

- Вы, должно быть, слишком подолгу носите его на руках, - сказал Хорес. - Надо будет подыскать ему няню.

Он оставил ее в доме, а сам вернулся в город и позвонил сестре, чтобы прислала машину. Машина приехала. За ужином он рассказал об этой истории Нарциссе и мисс Дженни.

- Ты суешься не в свое дело! - заявила сестра; ее обычно безмятежное лицо и голос дышали яростью. - Когда ты увел у человека жену с ребенком, я сочла, что это отвратительно, но сказала: "По крайней мере больше явиться сюда он не посмеет". Когда ушел из дома, как черномазый, бросил ее, я сочла, что и это отвратительно, хотя не допускала мысли, что ты оставил ее навсегда. Затем, когда ни с того, ни сего отказался жить здесь, отпер дом, сам на глазах у всех отмывал его и стал там жить как бродяга, весь город счел это странным; а теперь ты демонстративно связываешься с бывшей, как сам сказал, проституткой, женой убийцы.

- Я не могу поступить иначе. У нее нет никого и ничего. Только перешитое застиранное платье, лет пять назад вышедшее из моды, и ребенок, едва живой, завернутый в затертый до белизны лоскут одеяла. Она ничего ни у кого не просит, кроме того, чтобы ее оставили в покое, пытается добиться чего-то в жизни, а вы, беззаботные непорочные женщины...

- Ты считаешь, у самогонщика не хватит денег нанять лучшего адвоката в стране? - спросила мисс Дженни.

- Совсем нет, - сказал Хорес. - Уверен, он мог бы нанять адвоката получше. Дело в том, что...

- Хорес, - перебила сестра. Она пристально глядела на него. - Где эта женщина?

Мисс Дженни тоже глядела на него, слегка подавшись вперед в своем кресле.

- Ты привел эту женщину в мой дом?

- Это и мой дом, милочка. - Нарцисса не знала, что он в течение десяти лет, обманывая жену, выплачивал проценты по закладной на каменный дом, выстроенный для нее в Кинстоне, и поэтому не могла сдавать в аренду джефферсонский дом, и жена не знала, что Хорес имеет в нем долю. - Пока он пустует, она с ребенком...

- Дом, где мои отец и мать, твои отец и мать, дом, где я... Не допущу этого. Не допущу.

- Тогда всего на одну ночь. Утром я поселю ее в отеле. Подумай, одинокая, с младенцем... Представь на ее месте себя с Бори, твоего мужа обвинили в убийстве, и ты знаешь, что он не...