Айн (http://marsexxx.com, marsexxx@ya.ru) - Источник

Китинг позволил себе просто плыть по течению. Ему нужны были люди и создаваемый вокруг него шум. Когда он стоял на возвышении, глядя на море лиц, у него не возникало ни вопросов, ни сомнений. Воздух был густой, спертый, насыщенный лишь одним компонентом — обожанием. Для всего прочего попросту не оставалось места. Китинг был велик — велик пропорционально количеству людей, которые верили в его величие. Китинг был прав — прав пропорционально количеству людей, которые верили в его правоту. Он смотрел на лица, на глаза. Он видел, как заново рождается в этих глазах, словно вновь наделявших его даром жизни. Вот он — Питер Китинг; его тело — это отражение его собственного отражения в зрачках поклонников.

Однажды вечером он выкроил время и провел с Кэтрин два часа. Он держал ее в объятиях, она восторженно шептала ему на ухо блистательные планы их совместного будущего. Он смотрел на нее с удовольствием, не слыша ее слов. Он думал о том, как смотрелась бы их фотография в такой позе и в скольких газетах ее можно было бы опубликовать одновременно.

Один раз он встретился с Доминик. Она уезжала из города на лето. Доминик его разочаровала. Она вполне вежливо его поздравила, но смотрела на него так, как смотрела всегда, будто ничего не случилось. Из всех публикаций, посвященных архитектуре, только в ее колонке ни слова не говорилось ни о конкурсе «Космо-Злотник», ни о его победителе.

— Я уезжаю в Коннектикут, — сказала она. — У отца там дом, я поживу в нем летом. Он предоставляет дом в мое полное распоряжение. Нет, Питер, в гости ко мне нельзя. Ни разу. Я ведь для того и еду туда, чтобы никого не видеть.

Он был разочарован, но это не испортило его триумфальных дней. Он больше не боялся Доминик. Он испытывал уверенность, что сумеет заставить ее изменить свое отношение, что перемену в ней он увидит, когда она вернется осенью.

Но одно все-таки портило его триумф — не часто и не слишком заметно. Ему никогда не надоедало слушать, что говорят лично о нем, но ему не нравилось, когда слишком много говорили о его здании. И когда ему приходилось это выслушивать, он не возражал против комментариев о «мастерском сочетании современности и традиции». Но когда речь заходила о планировке — а случалось это нередко, — когда он слышал о «гениальной простоте… четкой и жесткой функциональности… изобретательной экономии пространства», когда он слышал это и думал о… Нет, не думал. В мозгу его не было слов. Он не допускал их туда. Было только тяжелое, мрачное чувство — и имя.

В течение двух недель после присуждения премии он усиленно вытеснял такие мысли из сознания как нечто не заслуживающее внимания, нечто, что нужно было похоронить, как он похоронил свое скромное, исполненное сомнений прошлое. Всю зиму он хранил свои чертежи, перечеркнутые карандашными линиями, выведенными чужой рукой. В вечер получения награды он первым делом сжег их.

Но неприятные мысли не покидали его. Потом он сообразил, что в них заключена не просто некая туманная угроза, но и реальная опасность. И он утратил страх. Он умел справляться с реальными опасностями. Он мог легко от них избавиться. Облегченно усмехнувшись, он позвонил в бюро Рорка и договорился о встрече.

На эту встречу он отправился без колебаний. Впервые в жизни он почувствовал себя полностью избавленным от той непонятной неловкости, которую испытывал в присутствии Рорка и которой никак не мог найти объяснение. Теперь он чувствовал себя в безопасности. Он покончил с Говардом Рорком.

Рорк сидел за столом в кабинете и ждал. Утром один раз позвонили — но звонил Питер Китинг, который просил о встрече. Теперь

он уже забыл, что придет Китинг. Он ждал звонка. За последние несколько недель у него выработалась зависимость от телефона. Он должен быть в любую минуту готов услышать о судьбе своих эскизов для банка «Метрополитен».

Он давно задолжал за помещение. И за комнату, в которой жил. Комната его не волновала, он мог попросить домовладельца подождать. До сих пор тот ждал. Если он перестанет ждать, никаких существенных изменений не произойдет. Но бюро — совершенно иное дело. Он сказал сборщику арендной платы, что придется немного подождать. Он не просил отсрочки, а просто и без обиняков сказал, что задержится с платой. Как сказать об этом по-другому, он просто не знал. Но само осознание того, что ему нужна эта поблажка от сборщика, породило в нем ощущение, что он клянчит, как нищий. Это была настоящая пытка. «Ладно, — подумал он. — Пытка так пытка. И что с того?»

За телефон он задолжал за два месяца. Он получил последнее предупреждение. Через несколько дней телефон отключат. Ему оставалось только ждать. За несколько дней может произойти многое.

Ответ из правления банка, который давно уже обещал ему Вейдлер, откладывался с недели на неделю. Правление не могло прийти к единому мнению. Были противники, были и убежденные сторонники. Проходили многочисленные совещания. Вейдлер красноречиво отмалчивался, но Рорк и сам о многом догадывался. Наступили дни тишины. Тишины в бюро. Тишины во всем городе. Тишины в самом Рорке. Он ждал.

Он сидел, навалившись на стол, уронив голову на руки, пальцы лежали на телефонной полочке. Мелькала смутная мысль, что не надо бы так сидеть. Но он очень устал. Он подумал, что надо бы убрать руку от телефона, но не шевельнулся. Да, он зависит от телефона. Он может встать и разбить аппарат вдребезги, но зависимость не исчезнет. Он будет зависеть от телефона каждым своим вздохом, каждой клеточкой. Его пальцы неподвижно лежали на полочке. Телефон; и еще письма. Он лгал себе еще и по поводу писем. Лгал, с трудом заставляя себя не вскакивать, когда через щелочку в двери падало редкое письмо, не бежать хватать его, а ждать, стоять, глядя на белый конверт на полу, потом медленно подойти к нему и поднять. Щелочка в двери и телефон — больше для него ничего в мире не оставалось.

Подумав об этом, он поднял голову и посмотрел на дверь, в самый низ. Ничего не было. Начинался вечер, наверное, до завтра почту разносить уже не будут. Он поднял руку и хотел взглянуть на часы. Но часы были заложены. Он повернулся к окну. Можно было разглядеть часы на далекой башне. Была половина пятого. Сегодня писем уже не будет.

Он увидел, что рука его подняла телефонную трубку, а пальцы набирают номер.

— Нет, еще нет, — пояснил в трубке голос Вейдлера. — Это совещание у нас было запланировано на вчера, но пришлось отложить… Я вцепился в них как бульдог… Могу лишь обещать вам, что завтра будет определенный ответ. Почти обещать. Если не завтра, то придется переждать выходные, но в понедельник ответ будет точно… Вы проявили ангельское терпение, мистер Рорк. Мы очень вам благодарны.