Эшенбах Фон - Парцифаль

Которую добуду с бою,

Благословляемый тобою...

Ах, как в груди клокочет кровь!..

Мой добрый брат, не мы ли вместе

В краю родимом возросли,

Не посрамив при этом чести

Своих отцов, своей земли.

Мы вместе тяготы делили,

В походы долгие ходили.

И кто был рыцарь, кто был вор,

Когда, в любви нетерпеливы,

Мы похищали торопливо

Иных красавиц пылкий взор?"

Тут произнес король, рыдая:

"Ужели ты не шутишь, брат,

Мне грудь словами раздирая,

В мое вселяя сердце ад?

Мой кровный брат, мой брат любимый,

Мой друг до гробовой плиты,

За что меня караешь ты

Разлукой непереносимой?

Я все с тобою разделю,

Тебе отдам я полнаследства,

И ты, кто был мне дорог с детства,

Сам станешь равен королю!

Но коль жестокий рок сильней,

Чем королевские веленья,

Бери любых моих коней,

Доспехи, золото, каменья.

И лучших слуг моих возьми,

Дабы, расставшись с отчим краем,

Ты был в пути сопровождаем

Моими верными людьми.

Пусть бог пошлет тебе удачу.

Прощай... Я безутешно плачу..."

И брату старшему в ответ

Промолвил юный Гамурет:

"Не надо плакать и стенать.

Потороплюсь утешить мать.

Высокая видна мне цель,

Меня пьянит победы хмель.

И сердце в левой половине

Моей груди стучит не зря,

Чтоб, целью высшею горя,

Мне отличиться на чужбине!"

. . . . . . . . . . . . .

И, плача, мать провозгласила:

"Под сердцем я тебя носила,

И для того ли ты возрос,

Чтоб стать причиной горьких слез

Несчастной матери своей?

Неужто милых сыновей

На свет мы призваны рожать,

Чтоб их в походы провожать?

О, бремя горестных судеб!

Ужель господь столь глух и слеп?

Ужель, кто верит в милость божью,

Себя напрасно тешит ложью?"

"О королевская жена,

Твоя душа погружена

В печаль о доблестном Гандине.

Но не грусти о младшем сыне,

Промолвил юный Гамурет.

Я дал всевышнему обет

Наш гордый род в бою прославить

И принужден тебя оставить.

Поскольку мною выбрал путь,

Я не смогу с него свернуть".

И отвечала королева:

"О плод родительского древа!

Ты добрым вскормлен молоком!

Прекрасной Дамой ты влеком!..

Прими мое благословенье.

И с моего соизволенья

Возьми четыре сундука:

В них бархат, кружева, шелка

Нетронуты у нас хранятся.

Тебе в пути они сгодятся.

Ступай! Будь смелым до конца.

А я останусь ждать гонца

С отраднейшей для сердца вестью,

Что скоро снова быть нам вместе!.."

. . . . . . . . . . . . .

В поход героя снарядили,

По-королевски нарядили,

Преподнесли ему подарок

Ценою в много тысяч марок

От благороднейшей из дам.

Он припадал к ее стопам,

А ныне простирал к ней руки,

Томимый горечью разлуки,

При этом ставши богатеем,

На зависть алчным иудеям.

Он обнял мать, он обнял брата,

Родной земле сказал: "Прощай!"

Неужто нет ему возврата

В родимый дом и в отчий край?

Ни с кем он не забыл проститься

Пред тем, как в странствие пуститься.

За самый малый знак внимания

Он всех и вся благодарил:

Не в силу княжеского званья

Людьми он обожаем был,

А в силу скромности безмерной

И прямоты нелицемерной,

Той благородной чистоты,

Не признающей суеты...

Вот отчего вошли в преданья

Его высокие деянья,

Что были им совершены

Далеко от родной страны.

Он, окруженный громкой славой,

Ей не кичился никогда.

Душа его была тверда,

Как ясен был рассудок здравый.

Служить хотел он... Но кому?

Не коронованным особам,

Не кесарям высоколобым,

А только богу одному!

Своей высокой цели ради.

Свершил он подвиг не один...

В ту пору в городе Багдаде

Жил всемогущий властелин,

Что подчинил себе полмира.

Его считали за кумира

Почти во всех концах земли.

Пред ним иные короли

Подобно слугам трепетали...

Носил он прозвище Барук.[4]

И лицезреть его мечтали

Все, обитавшие вокруг.

Священным наделенный саном,

Он предназначен был творцом

Стать для язычников отцом,

Как папа римский - христианам.

И так же, как к воротам Рима

Из разных стран, земель, краев,

В Багдад тянулись пилигримы

За отпущением грехов.

И сей обычай сохранен

В веках до нынешних времен...

Взрастил двух братьев Вавилон:[5]

Помпей был да Ипомидон.[6]

Барук напал на тех двоих,

Забрав Ниневию[7] у них.

Так сговорившись меж собой,

Два брата вновь вступают в бой.

Теснят Барука их войска...

Но вдруг к нему издалека

Пришла нежданная подмога:

То был наш славный Гамурет.

И хоть ему немного лет,

Достоинств у него премного.

"Тебе, Барук, я послужу,

Как друг, как рыцарь, как мужчина.

Я - сын покойного Гандина

И нынче прибыл из Анжу!.."

Тут повелел Барук всесильный

Ему сменить свой герб фамильный[8],

И новым он щитом снабжен,

Где якорь был изображен,

Как символ плаваний, скитаний

И стойкости средь испытаний.

. . . . . . . . . . . . .

И наш герой уплыл далеко:

Сражался в Персии, в Марокко

О нем в Алеппо[9] и в Дамаске

Доселе сказывают сказки.

Его копье врагам грозило,

Не одного оно сразило.

В песках зарыты их останки,

Поглощены волной морской...

Но вот он бросил якорь свой

В стране чудесной - в Зазаманке.[10]

. . . . . . . . . . . . .

Его на берег вынес шквал.

Он богу чуть не отдал душу

И лишь успел вступить на сушу,

Как некий город увидал.

Вокруг военные палатки,

Наверно, битва здесь была.

И в поле, после жаркой схватки,

Валялись мертвые тела.

И Гамурет велит гонцу

Скакать немедля ко дворцу,

Дабы узнать: что здесь творится?

Как именуется столица?

И через несколько секунд

Гонец приносит донесенье:

"Мы прибыли в Паталамунд,[11]

Народ нуждается в спасенье!

Халифы начали войну.

Враг справа движется и слева.

И умоляет королева

Спасти злосчастную страну!.."

За королеву наш герой

Решил тотчас же встать горой,

Сим доказав, что в мире есть

И долг, и рыцарская честь.

Врагов жестокий ждет удар!..

И всяк, будь молод он иль стар,

Здоров иль хвор, богат иль беден,

Добросердечен иль зловреден,

Героя принялся хвалить,

Алмазы, золото сулить.

"О рыцарь! Можешь взять свободно

Все, что душе твоей угодно!.."

Так весь народ воскликнул дружно...

Услышав это, Гамурет,

Чуть поклонившись, молвил: "Нет!

Мне ничего от вас не нужно!.."

И люди грянули в литавры:

"До гроба мы тебе верны,

Хоть наши лица и черны!"

(Там, в Зазаманке, жили мавры.)

Все зашумели, загалдели,

Надежда к ним влилась в сердца.

И жены черные глядели

На светлокудрого бойца.

Глазами черными блистая,

Смотрели девы на него,

Любуясь мантией его

Из дорогого горностая.