Роже Гар - Семья Тибо (Том 1)

Мадемуазель похвалялась своими ножками, крошечными, как у новорожденных, и всегда носила матерчатые туфли с тупыми носками, чтобы не искривились пальцы.

В три часа дом опустел, и все отправились к вечерне.

Жак остался один - он поднялся к себе в комнату.

Расположена она была на третьем этаже, в мансарде, - просторная прохладная комната, оклеенная обоями в цветочках; вид из нее был куцый, зато взгляд ласкали кроны двух каштановых деревьев с резными листьями.

На столе еще валялись словари, какая-то книжка по филологии. Он швырнул все это на нижнюю полку шкафа и присел к письменному столу.

"Что я, мальчик или мужчина? - вдруг спросил он себя. - Вот Даниэль... он совсем другое дело... А я? Что я собой представляю?" Ему казалось, что в нем бурлит целый мир, мир, полный противоречий, хаотическое нагромождение духовных богатств. Он улыбался, думая о необъятности своей души, и поглядывал на стол красного дерева, который он только что расчистил для... для чего же? Что и говорить, в замыслах у него недостатков не было. Ведь сколько месяцев чуть ли не каждый день отгонял он желание чем-то заняться, что-то предпринять и все говорил себе: "Вот когда я буду принят!" А теперь, когда свобода распростерла над ним свои крылья, ему уже ничто не казалось достойным этой свободы - ни новелла о двух молодых людях, ни "Огни", ни даже "Внезапное признание"!

Он встал из-за стола, прошелся по комнате и, подойдя к этажерке, перебрал книги, которые приготовил заранее, - иные еще в прошлом году, приготовил на то время, когда освободится; и сейчас он мысленно наметил, какую же взять сначала, потом надул губы и, не взяв ни одной, бросился на постель.

"Довольно книг, довольно рассуждений, довольно фраз, - подумал он. Words! Words! Words!"* Он протянул руки, словно стараясь поймать что-то неуловимое, что - он и сам не знал. И чуть не расплакался. "Неужели теперь я могу... жить? - спросил он себя, задыхаясь. И вдруг подумал: - Мальчик я еще или уже мужчина?"

______________

* Слова! Слова! Слова! (англ.).

Бурные желания переполняли, осаждали его; он не решился бы сказать, чего же ждет от судьбы.

- Жить, - повторил он, - действовать. Любить, - добавил он и закрыл глаза.

Спустя час он встал. Грезил ли он, спал ли? Он с трудом двигал головой. Шея болела. Его подавляли беспричинная тоска, избыток сил, сковывая всякое желание действовать, туманя мысль. Он осмотрел комнату. Прозябать тут, в доме, целых два месяца? И все же он чувствовал, что какой-то тайный рок привязывает его к этому дому и что где-нибудь в другом месте ему было бы еще тоскливее.

Он подошел к окошку, облокотился о подоконник, и сразу развеялось его плохое настроение: платье Жизель светлым пятном мелькнуло сквозь ветви каштанов, и он почувствовал, что, раз она здесь, рядом, он снова готов радоваться молодости, радоваться жизни!

Он попытался захватить ее врасплох. Но Жизель держала ухо востро, или книга, которую она читала, наводила на нее скуку, - словом, она сразу обернулась, чуть заслышав шага Жака.

- Вот и не удалось!

- А что ты читаешь?

Отвечать она не пожелала и, скрестив руки, прижала книгу к груди. Они задорно переглянулись, и вдруг им стало весело.

- Раз, два, три...

Он раскачал кресло и сбросил девушку в траву. Но она не выпустила книгу, и ему пришлось довольно долго бороться с ней, обхватив ее гибкое жаркое тело, пока не удалось завладеть книжкой.

- "Маленький савояр"{378}, том первый. Черт подери! И много таких томов?

- Три.

- Поздравляю. Страшно интересно?

Она засмеялась.

- И с первым томом никак не разделаюсь.

- Так зачем же ты читаешь такую чепуху?

- Выбора нет.

("Жиз не очень-то любит читать", - утверждала Мадемуазель, не раз пытаясь всучить ей чтиво такого рода.)

- Я сам подберу тебе книги, - заявил Жак, которого радовала мысль, что он направит ее к мятежу и непокорности.

Жизель сделала вид, будто не слышит его слов.

- Не уходи, - взмолилась она, опускаясь на траву. - Садись в мое кресло. Или лучше иди сюда.

Он улегся рядом с ней. Солнце заливало дачу, стоявшую метрах в пятидесяти от них посреди площадки, усыпанной песком и заставленной ящиками с апельсиновыми деревцами; здесь же, на лужайке, трава была еще свежая.

- Значит, теперь ты совсем свободен, Жак? Совсем, совсем свободен? - И с наигранной непринужденностью спросила: - Что же ты намерен делать?

- Что делать?

- Ну да, куда собираешься поехать? Ведь ты будешь свободен целых два месяца.

- А никуда.

- Как никуда? Думаешь немного пожить вместе с нами? - спросила она, вскинув на него круглые блестящие глаза - такие глаза бывают у верной собаки.

- Да, а десятого я поеду в Турень, на свадьбу к приятелю.

- Ну а потом?

- Да еще не знаю... - Он отвернулся. - Думаю провести все каникулы в Мезоне.

- Правда? - шепнула она, стараясь уловить взгляд Жака.

Он улыбнулся, радуясь, что доставляет ей такое удовольствие, его уже не пугала мысль, что придется прожить два месяца бок о бок с этой наивной ласковой девушкой, которую он любил, как сестру; пожалуй, больше, чем сестру. Он никогда не думал, что его появление так украсит жизнь этой девчушки, да, именно его появление, хотя, право же, он никогда и никому не был нужен; это открытие преисполнило его такой благодарности, что он схватил ее руку, лежавшую в траве, и стал ее поглаживать.

- Какая у тебя нежная кожа, Жиз! Ты тоже пользуешься огуречной мазью?

Она засмеялась и вся как-то подалась к нему, и тут только Жак увидел, какая она гибкая. Ее чувственность была здоровой, веселой, как у молодого зверька, а гортанный смех то напоминал безудержный ребяческий хохот, то звучал как воркование влюбленной голубки. Но ее девственной душе было покойно в пышном юном теле, хотя она уже испытывала множество каких-то желаний, которые приводили ее в трепет, но сама она не подозревала еще, что они означают.

- Тетя по-прежнему не хочет, чтобы я в этом году играла в теннис, заметила она, состроив гримаску. - А ты будешь ходить в клуб?

- Конечно, не буду.

- А кататься на велосипеде будешь?

- Да, пожалуй.

- Дивно! - воскликнула она... Казалось, ее глаза всегда видят какие-то чудесные картины. - Знаешь, тетя обещала отпускать меня с тобой. Согласен?

Он всмотрелся в ее темные блестящие глаза.

- У тебя хорошенькие глазки, Жиз...

Она вдруг смутилась, и ее глаза еще больше потемнели. С улыбкой она отвернулась. Что-то веселое, смешливое, прежде всего поражавшее при взгляде на нее, проявлялось не только в блеске глаз и не только в том, что в уголках ее губ все время мелькали, то возникая, то исчезая, две ямочки, - нет, все в ней смеялось: и скуластые щеки, и кончик вздернутого носика, и округлый мальчишеский подбородок, и все ее полное тело, от которого веяло здоровьем, бодростью.