Роже Гар - Семья Тибо (Том 1)

Господин Тибо улыбнулся.

- По совести, дорогой аббат, я скажу вам то же самое, что я ответил вчера Антуану: мы лучше, чем кто-либо другой, располагаем опытом в такого рода делах!

- Я этого не отрицаю, - произнес священник без тени раздражения. - Но дети, с которыми вы привыкли иметь дело, не все нуждаются в таком бережном обращении, какого требует необычный темперамент вашего сына. И, насколько я знаю, они подвергаются совсем иному режиму, ибо живут все вместе, у них есть часы отдыха, их приобщают к физическому труду. Если вы помните, я был сторонником применения к Жаку весьма строгих мер, и мне казалось, что это подобие тюремного заключения заставит его хорошенько задуматься, что оно исправит его. Но, бог ты мой, я не предполагал, что это окажется настоящей тюрьмой и его поместят туда так надолго. Сами посудите! Мальчик, которому едва исполнилось пятнадцать лет, вот уже девять месяцев совершенно один, в камере, под надзором невежественного стражника, о достоинствах которого вы можете судить лишь на основании официальных бумаг. Допустим даже, что мальчика там чему-то учат; но этот учитель из Компьеня, который уделяет ему каких-то три-четыре часа в неделю, - много ли он стоит? Об этом вам тоже ничего не известно. Вот вы ссылаетесь на свой опыт. Позвольте вам напомнить, что я прожил двенадцать лет среди школьников и немного представляю себе, что такое пятнадцатилетний мальчик. То состояние физического, а главное нравственного упадка, до которого может дойти совершенно незаметно для вас наш бедный малыш, - да ведь об этом без содрогания и подумать нельзя!

- И вы туда же? - возразил г-н Тибо. - Я считал вас человеком более здравомыслящим, - прибавил он с суховатым смешком. - Впрочем, сейчас не о Жаке речь...

- Для меня речь может идти только о нем, - перебил его аббат, не повышая голоса. - После всего, что мне довелось узнать, я считаю, что физическое и нравственное здоровье этого ребенка подвергается самой серьезной опасности. - Он задумался на секунду, потом четко и неторопливо выговорил: - И что ему и дня нельзя дольше оставаться там, где он сейчас находится.

- Что? - только и мог вымолвить г-н Тибо.

Наступило молчание. Уже второй раз за эти полсуток г-ну Тибо наносили удар в самое чувствительное место. Его охватил гнев, но он сдержался.

- Мы еще поговорим об этом, - бросил он, выпрямляясь.

- Простите, простите, - сказал священник с неожиданной живостью. Самое мягкое, что можно по этому поводу сказать, это то, что вы допустили... весьма предосудительную небрежность. - У него была своеобразная манера четко и мягко выговаривать некоторые слова, слегка их растягивать и, не изменяя выражения лица, подносить при этом к губам указательный палец, словно требуя внимания. - Весьма предосудительную... - повторил он еще раз и поднес палец к губам. Потом, помолчав, добавил: - Речь идет о том, чтобы как можно скорее исправить содеянное зло.

- Как? Чего вы от меня хотите? - закричал г-н Тибо, не в силах больше сдерживаться. Он воинственно нацелился на священника своим носом. Прикажете мне прервать без всякой причины лечение, которое уже дало превосходные результаты? Вернуть домой этого негодяя? Снова терпеть его выходки? Благодарю покорно!

Он сжал кулаки с такой силой, что затрещали суставы, и прохрипел сквозь зубы:

- По совести говорю: нет, нет и нет!

Невозмутимо пошевеливая руками, аббат, казалось, говорил: "Как вам будет угодно".

Господин Тибо встал одним рывком. Судьба Жака решалась вторично.

- Дорогой мой аббат, - начал он, - я вижу, с вами сегодня нельзя говорить, и я ухожу. Но позвольте сначала вам заметить, что вы даете волю своей фантазии - совершенно как Антуан. Разве похож я на изверга-отца? Разве не сделал я всего, что было в моих силах, дабы обратить это дитя к добру, любовью, снисходительностью, благим примером, влиянием семейной жизни? Разве не вытерпел я от него за долгие годы все то, что отец вообще в силах вытерпеть от сына? Будете ли вы отрицать, что все мои благие порывы остались безрезультатны? К счастью, я вовремя понял, что мой долг состоит в другом, и, как ни мучительно мне это было, я, не колеблясь, пошел на самые суровые меры. Тогда вы одобрили меня. Господь бог наделил меня некоторым опытом, и я всегда чувствовал, что, внушив мне мысль основать в Круи этот специальный корпус, провидение давало мне возможность запастись лекарством от моего собственного недуга. Разве я не заставил себя мужественно испить чашу сию? Много ли в мире отцов, которые нашли бы в себе силы поступить так же, как я? Разве мне есть в чем себя упрекнуть? Совесть у меня, слава богу, чиста, заключил он, и чуть заметная протестующая нотка прорвалась в его голосе. - Я желаю всем отцам, чтобы совесть у них была бы так же спокойна, как у меня! А теперь я ухожу.

Он отворил дверь; на его лице появилась довольная улыбка, и он добавил саркастическим тоном, смачно, с легким нормандским выговором:

- К счастью, голова у меня будет покрепче, чем у вас у всех.

Аббат молча последовал за ним в прихожую.

- Ну, что ж, до скорой встречи, дорогой аббат, - сказал г-н Тибо уже без всякой досады, стоя на площадке.

Он повернулся для прощального рукопожатия, но тут аббат заговорил мечтательно и без всяких предисловий:

- "Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь. Фарисей, став, молился сам в себе так: "Боже! благодарю тебя, что я не таков, как прочие люди. Пощусь два раза в неделю; даю десятую часть из всего, что приобретаю". Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: "Боже! будь милостив ко мне, грешнику!"

Господин Тибо приоткрыл веки и увидел, как его духовник в сумраке прихожей подносит палец к губам:

- "Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится".

Толстяк, не дрогнув, выдержал удар; он застыл, глаза его оставались закрыты. Молчание затягивалось, и он решился еще раз взглянуть, что происходит; оказалось, аббат успел уже бесшумно притворить створку; г-н Тибо остался один перед запертой дверью. Он пожал плечами, круто повернулся и пошел. Но на половине лестничного пролета остановился; его рука вцепилась в перила; он тяжело дышал и дергал подбородком, точно норовистый конь, не желающий терпеть узды.

- Нет, - пробормотал он.

И более не колеблясь, отправился домой.

Весь день он пытался забыть то, что произошло. Но когда под вечер г-н Шаль не сразу ему подал требуемую папку, он неожиданно пришел в ярость и сдержался с большим трудом. Антуан дежурил в больнице. Обед прошел в молчании. Не дожидаясь, пока Жизель доест сладкое, г-н Тибо сложил салфетку и ушел к себе.