Роже Гар - Семья Тибо (Том 2)

Антуаном все больше завладевало чувство неловкости, и он перестал слушать оратора, но взглядом невольно следил за его широкими жестами, сопровождавшими заключительную часть речи:

- Прощай, наш дорогой председатель, прощай! Пока будут живы те, кто видел твои деяния...

Директор исправительной колонии выступил из рядов. Последний в списке ораторов. Хоть этот имел возможность наблюдать вблизи того, кому было посвящено его надгробное слово:

- ...Дорогой основатель нашего заведения был чужд искусству обряжать свою мысль в покровы легкодоступной обходительности и, постоянно побуждаемый необходимостью действовать, имел мужество отбрасывать в сторону все церемонии никому не нужной учтивости.

Заинтересованный началом речи, Антуан прислушался.

- ...Его доброта скрывалась под суровым мужеством, что сообщало ей особую действенность. Непримиримые суждения, высказываемые им на собраниях нашего совета, были одним из проявлений его энергии, его уважения к праву, к высокому сознанию справедливости, которые он выработал в себе на своем директорском посту. Все в нем было борьбой, незамедлительно оканчивавшейся победой. Любое слово его вело всегда к непосредственной цели. Оно было оружием, палицей...

"Верно, несмотря ни на что, Отец был силою, - вдруг подумалось Антуану. И он сам удивился, откуда это убеждение, успевшее уже пустить в нем корни. Отец мог бы стать другим... Отец мог бы стать великим человеком".

Но директор уже простер руку в направлении воспитанников, стоявших рядами под конвоем стражников. Все головы повернулись к малолетним преступникам, застывшим и посиневшим от холода.

- ...Этим молодым правонарушителям, с колыбели приверженным ко злу, Оскар Тибо протянул руку; эти злосчастные жертвы нашего социального порядка, увы слишком несовершенного, милостивые государи, пришли засвидетельствовать вечную свою благодарность и скорбеть вместе с нами о нашем общем благодетеле, коего они лишились!

"Да, у Отца были задатки крупной личности... Да, Отец мог бы..." твердил про себя Антуан, твердил о упорством, сквозь которое пробивалась смутная надежда. И вдруг его осенила мысль, что если на сей раз природа не сумела вырастить творца на этой мощной ветви, то...

Его словно порыв подхватил. Все будущее раскрылось перед ним.

Тем временем носильщики взялись за гроб. Всем не терпелось скорее окончить церемонию.

Балетмейстер снова склонился перед Антуаном, снова пристукнул по каменным плитам паперти своим жезлом. И Антуан с непокрытой головой невозмутимо и легко занял свое место впереди траурного кортежа, который наконец-то предаст останки Оскара Тибо земле. "Quia pulvis es, et in pulverem reverteris"*.

______________

* "Ибо прах еси и в землю отыдешь" (лат.).

XIII

Все утро Жак провел в своей комнате, запершись на ключ, хотя в нижнем этаже никого, кроме него, не было. (Понятно, Леон пожелал присутствовать на похоронах.) Для пущей надежности, не доверяя себе, Жак не раскрыл ставен, чтобы в ту минуту, когда мимо окон пройдет похоронный кортеж, не соблазниться и не выискивать в толпе знакомых лиц; поэтому он лег, не раздеваясь, на кровать, засунул руки в карманы, вперив взор в освещенный лампой потолок, и начал потихоньку насвистывать.

Около часу он вскочил, изнервничавшийся, изголодавшийся. Очевидно, в часовне при колонии торжественное отпевание в полном разгаре. Мадемуазель и Жиз давно вернулись с мессы, которую служили в церкви св. Фомы Аквинского, и, должно быть, сели завтракать, не дождавшись его. Впрочем, он твердо решил сегодня ни с кем не встречаться. А в буфете, конечно, найдет что-нибудь пожевать.

Когда он направился на кухню через прихожую, взгляд его упал на письма и газеты, подсунутые под входную дверь. Он нагнулся за ними, и вдруг в глазах у него потемнело: почерк Даниэля!

Господину Жаку Тибо.

Пальцы так дрожали, что он не сразу распечатал конверт.

"Дорогой мой Жак, друг мой настоящий, дорогой мой! Получил вчера открытку от Антуана..."

В состоянии владевшей им подавленности этот зов проник в душу Жака с такой остротой, что он резким движением сложил письмо вчетверо, потом еще раз, еще, пока оно не поместилось в судорожно сжатом кулаке. Яростно шагая, он вернулся к себе в комнату, запер дверь, совсем забыв, зачем выходил. Пройдясь бесцельно по комнате, он остановился под лампой, развернул скомканный листок, пробежал его, нервно мигая, не особенно вникая в смысл, пока наконец то имя, которое он искал в этих строках, словно ударило его с размаху по лицу:

"...Женни последние годы что-то плохо переносит парижские зимы, и вот уже месяц как обе они в Провансе..."

Снова все тем же резким движением он смял письмо и на сей раз засунул комок бумаги себе в карман.

В первую минуту он был потрясен, ошеломлен, но потом вдруг пришло облегчение.

Через минуту, будто эти четыре прочтенные строчки разом изменили его намерения, он бросился в кабинет Антуана и открыл железнодорожный справочник. С момента пробуждения его мысль была прикована к Круи. Если он немедленно выйдет из дома, то успеет на скорый двухчасовой поезд. Приедет он в Круи еще засветло, но уже после окончания церемонии, и даже много позже после отправления обратного поезда, значит, можно быть полностью уверенным, что не встретит там никого из провожающих. Он прямо пройдет на кладбище и тут же вернется. "Обе они в Провансе..."

Но Жак не предвидел, до какой степени эта поездка взбудоражит его. Он не мог усидеть на месте. К счастью, поезд оказался пустым, в его купе, да и во всем вагоне не было никого, кроме одной пассажирки - пожилой дамы в черном. Не обращая на нее внимания, Жак шагал взад и вперед по коридору, как дикий зверь в клетке. Не сразу он заметил, что его бессмысленные метания привлекли внимание пассажирки и, возможно, встревожили ее. Он искоса посмотрел на нее: какое бы, пусть даже ничем не примечательное существо ни попадалось по игре случая на его пути, он всякий раз приглядывался к этому новому для него образчику человеческой породы. А у этой дамы наружность была, безусловно, приятная. Красивое лицо, правда, бледное, худое, с явными пометами лет, взгляд скорбный и теплый, затуманенный нелегкими воспоминаниями. К ее облику, спокойному и чистому, очень шла седина венчающих лоб волос. Несмотря на траур, одета она была тщательно, - должно быть, уже давно живет одна и с достоинством несет свое одинокое существование. Дама, возвращающаяся в Компьень, а может быть, в Сен-Кэнтен. Из провинциальной буржуазии. Вещей у нее нет. Только рядом на скамье огромный букет пармских фиалок, завернутых в шелковистую бумагу.

Когда поезд остановился в Круи, Жак, чувствуя биение собственного сердца, выпрыгнул из вагона.

На перроне ни души.