Роже Гар - Семья Тибо (Том 3)

Она засунула кулаки в карманы своего фартука и удалилась, шевеля бедрами.

- Означает ли это приветствие, выраженное в деликатной форме? - смеясь, спросил Жак.

Женни, рассеянно слушая, размышляла. Эта маленькая сценка была сущим пустяком, и все же в ней открылись для Женни удивительные вещи. Жак, видимо, обладал даром распространять вокруг себя атмосферу какой-то теплоты; создавать одним словом, улыбкой, интересом, проявленным к людям, такую температуру, в которой легко распускались доверие и симпатия. Женни знала это лучше, чем кто-нибудь другой: подле него самые неподатливые, самые скрытные натуры в конце концов освобождались от наложенного на них заклятия, расправлялись, расцветали. Ничто не могло удивить ее больше, чем подобный дар! В противоположность Жаку, в противоположность Даниэлю, она почти совсем не испытывала любопытства к другим людям. Она жила в своем личном, замкнутом мирке. Заботясь прежде всего о том, чтобы сохранить в неприкосновенности окружающую ее атмосферу, она даже нарочно старалась соблюдать некоторое расстояние между собою и ближними, чтобы с остальным миром соприкасалась только сглаженная поверхность, которую ничто не могло бы задеть или уязвить. "Но может быть, - сказала себе она, думая о брате, - это любопытство, влекущее Жака К любому живому существу, имеет и обратную сторону - некоторое неуменье точно определить свой выбор!"

- А способны вы кого-нибудь предпочесть? - вдруг спросила она. Способны вы привязаться к кому-нибудь больше, чем ко всем другим? И навсегда?

Тотчас же она заметила, насколько ее фраза оказалась неловкой, неясной. И покраснела.

Он смотрел на нее с недоумением, пытаясь уловить ход ее мыслей. И повторял про себя заданный ему вопрос, стараясь прежде всего честно ответить на него. Ведь ими обоими владело почти суеверное чувство, что обмануть друг друга хоть в чем-то было бы кощунством по отношению к их любви.

"Способен ли привязаться к кому-нибудь? - чуть не произнес он вслух. А моя дружба с Даниэлем?" Но пример был выбран неправильно, ибо эта привязанность не выдержала испытания временем.

- До сих пор, может быть, и не был способен, - признался он с некоторой сухостью. - Но что из того? Разве это основание, чтобы сомневаться.

- Я и не сомневаюсь, - торопливо пролепетала она.

Он был поражен ее взволнованным видом. Слишком поздно понял он, какая осторожность требовалась в обращении с такой чувствительной натурой. Он хотел сказать еще что-то, поколебался и, так как официантка принесла следующее блюдо, удовольствовался тем, что ласково улыбнулся Женни, прося прощения за свою грубость.

Она наблюдала за ним. Быстрота, с которой Жак переходил от одной крайности к другой, пугала ее, словно какая-нибудь опасность, но в то же время приводила в восторг, почему - она сама не знала; может быть, ей виделся в этом знак его силы, его превосходства? "Мой варвар", - думала она с гордой нежностью. Тень, омрачавшая ее лицо, рассеялась, и снова она почувствовала, что вся проникнута той внутренней уверенностью в счастье, которая вот уже целых два дня повергала в смятение и обновляла все ее существо.

Когда официантка вышла из зала, Жак заметил:

- Как еще непрочно ваше доверие...

В голосе его не было ни малейшего упрека: только сожаление, - и еще раскаяние, ибо он не забывал, что его поведение в прошлом могло дать Женни все основания для недоверия.

Она тотчас же угадала, что его мучит совесть, и, желая изгнать горькие воспоминания, быстро сказала:

- Видите ли, я так плохо подготовлена к тому, чтобы доверять... Я не помаю, чтобы когда-либо знала... (Она стала искать слово. И уста ее сами произнесли слова, слышанные от Жака.)... душевный покой. Даже ребенком... Такая уж я есть... - Она улыбнулась. - Или, во всяком случае, такой я была... - Затем вполголоса она прибавила, опустив глаза: - Я еще никому в этом никогда не признавалась! - И, бросив беглый взгляд в сторону кухонной двери, она непроизвольно протянула Жаку через стол обе руки - свои тонкие, теплые, дрожащие ручки. Она чувствовала, что полностью принадлежит ему. И ей хотелось отдаться еще полнее, исчезнуть, раствориться в нем без остатка.

Он прошептал:

- Я был, как вы... одинок, всегда одинок! И никогда не знал покоя!

- Это мне знакомо, - сказала она, ласково отнимая свои руки.

- То мне казалось, что я выше других, - и гордость опьяняла меня; то чувствовал себя глупым, невежественным, уродом, - и меня грызло чувство унижения...

- Совсем как я.

- ...от всего отчужденный...

- Как я.

- ...словно замурованный в своих странностях...

- Я тоже. И без всякой надежды выйти из этого круга, стать похожей на других.

- А если я в определенные минуты не отчаивался до конца в самом себе, продолжал он во внезапном порыве благодарности, - знаете, кому я этим обязан?

Одну секунду она испытывала безумную надежду, что он скажет: "Вам!" Но он сказал:

- Даниэлю!.. Наша дружба была прежде всего обменом признаниями. Меня спасли привязанность и доверие Даниэля.

- Как меня, - прошептала она, - совсем как меня! У меня не было друзей, кроме Даниэля.

Им не надоедало объяснять себя друг другу и друг через друга и смотреть друг другу в глаза жадным и радостным взором. Каждый из них ждал, как признания, как последнего доказательства их взаимного понимания, чтобы на его улыбку ответила улыбка другого. Какое это было удивительное и сладостное чудо - ощущать, как другой так легко проникает в тебя своей интуицией, и обнаруживать между ним и собою такое сходство! Им казалось, что этот обмен признаниями неисчерпаем и что в данный момент на свете нет ничего важнее этого взаимного изучения.

- Да, это Даниэлю я обязан тем, что не погиб... А также Антуану... добавил он, немного подумав.

Лицо девушки невольно приняло немного холодное выражение, и он тотчас же это заметил.

В некотором замешательстве он вопросительно взглянул на нее.

- А вы хорошо знаете моего брата? - спросил он наконец, готовый с полной убежденностью произнести Антуану целый панегирик.

Она чуть не призналась: "Я его терпеть не могу", - но сказала только:

- Мне не нравятся его глаза.

- Глаза?

Как выразить свою мысль, не обидев Жака? И все же она не хотела скрывать ничего, даже того, что могло быть ему неприятно.

Он, заинтригованный, стал настаивать:

- Почему вам не нравятся его глаза?

Она немного подумала:

- У меня такое впечатление... что они не умеют, что они разучились видеть, что хорошо, а что нехорошо...

Странное суждение, поставившее Жака в тупик. И тут он вспомнил то, что ему как-то сказал об Антуане Даниэль: "Знаешь, что меня привязывает к твоему брату? Его способность свободно судить обо всем". Даниэля восхищало умение Антуана самым естественным образом рассматривать любой вопрос как таковой, будто он исследовал анатомический препарат, вне каких-либо моральных соображений. Такая направленность ума была весьма привлекательна для потомка гугенотов.