Оливер Голдсмит - Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

Как это не похоже на ссору двух друзей! Размолвка причиняет страдание обоим. Подобно разрезанному пополам существу из сказки о сотворении мира {2}, души, влекущиеся друг к другу, жаждут прежнего союза; с этих пор счастье каждого ущербно и самые радостные минуты отравлены тоской. И тот, и другой ищет малейшей возможности ускорить желанное объяснение, и даже самой маленькой уступки или случайной встречи бывает достаточно для примирения.

Впрочем, полно рассуждать, позволь мне лучше смягчить суровость моих советов небольшой историей из жизни европейцев, которая отлично пояснит мою мысль.

Некий скрипач и его жена, которые, как водится у супругов, то жили душа в душу, то бранились, однажды поссорились и никак не желали уступить друг другу. Жена, конечно, думала, что права она, а муж упрямо стоял на своем. Что делать? Объяснения только ожесточали ссору, и в конце концов они пришли в такую ярость, что поклялись больше никогда не делить ложа. Обет опрометчивый, ибо в глубине души они по-прежнему любили друг друга, и к тому же в доме была всего одна кровать. Однако они не желали отступать и ночью положили между собой скрипичный футляр. Так продолжалось три недели, и каждую ночь между ними лежал скрипичный футляр.

Но оба уже от души раскаивались в своей клятве: досада их прошла, любовь вернулась, и они были бы рады убрать футляр, но гордость не позволяла ни ему, ни ей сделать первый шаг к примирению. И вот как-то ночью, когда оба лежали без сна, разделенные ненавистным футляром, муж неожиданно чихнул, и жена, как водится, пожелала ему здоровья.

- Послушай, - сказал супруг. - Ты говоришь так от чистого сердца?

- Да, да, конечно, бедный Никлас! - вскричала та.

- Тогда, - воскликнул муж, - можно и убрать этот футляр!

Письмо LXVII

[Бежать людей в поисках мудрости - пустая затея.]

Лянь Чи Альтанчжи - к Хингпу, через Москву.

Книги, сын мой, хотя и учат нас уважать интересы ближнего, нередко внушают небрежение к собственным. И юный читатель, внимая наставлениям о том, как радеть о благе общественном, сам становится несчастен и, ревнуя о мировой гармонии, забывает, что в этом концерте у него есть своя партия. Посему я не терплю тех философов, которые выставляют жизненные тяготы в столь привлекательном свете, что их питомцы поклоняются горестям, мечтают изведать прелести нищеты, устремляются ей навстречу, не боясь ее тяжкого бремени, пока оно не раздавит их.

Юноша, проведший отрочество над книгами и знающий жизнь и людей только по ученым трактатам, хранит в голове все нелепые ошибки мудрецов. Неподготовленный к плаванию по жизни, но убежденный в своей проницательности, он самоуверенно отправляется в путь, из тщеславия не спрашивает советов, блуждает наугад и в конце концов оказывается на краю гибели.

Он вычитал из книг и почел за истину, что люди - это воплощение либо всех добродетелей, либо всех пороков. А ведь он научился презирать порок и любить добродетель, а потому, пылкий в своих привязанностях и ослепленный неприязнью, он в каждом человеке видит либо друга, либо врага. От любимых он ждет безупречного благородства всегда и во всем, а недругам отказывает в малейших достоинствах. Это разделение для него непреложно, в нем причина первых его разочарований. Ближе знакомясь с человеческой натурой, он постигает, что в дружбе следует хранить трезвость, а в неприязни снисходительность. Ему становится ясно, что достоинства одних подчас омрачает порок, а изъяны других искупаются добродетелями. Он обнаруживает, что святых характеров без малейших недостатков не существует вовсе и что негодяи бывают не чужды хороших качеств, он замечает нечестие под батистом {1} и верность за тюремной решеткой.

Только теперь, когда уже поздно, он понимает, что ему следовало бы любить с меньшим пылом и ненавидеть не столь яростно, что настоящие мудрецы редко ищут возвышенной дружбы с людьми добродетельными и, насколько в их силах, избегают неприязни даже дурных людей. Каждый день он видит новые примеры того, как дружеские узы, ставшие слишком тесными, рвутся и как люди, которым он выказывал презрение, отплачивают за это сторицей. И в конце концов он вынужден признать, что объявил войну порочной половине человечества, не заручившись помощью и поддержкой добродетельной его части.

Однако наш философ-книжник уже зашел так далеко, что отступать ему некуда, и, хотя стараниями нажитых врагов ему грозит нищета, он решает встретить ее без боязни. Ведь философы описывали нищету самыми радужными красками, и юноша не без тщеславия думает явить собой миру еще один образчик долготерпения, стойкости и смирения.

- Приди же, Нищета! Мудреца ты не страшишь. В твоей свите шествуют Умеренность, Здоровье и Бережливость; Бодрость и Свобода - твои верные подруги. Кто посмеет устыдиться тебя, если сам Цинциннат {2} тебя не устыдился? Журчащий ручей и полевые злаки - вот все, что нужно человеку для удовлетворения телесных нужд. Человеку нужно очень мало и к тому же так недолго {3}. Приди же, о Нищета, и пусть цари дивятся смирению философа!

И богиня приходит, затем что Нищета всегда откликается на зов. Но, увы! Юноша скоро убеждается, что она отнюдь не так обворожительна, как толкуют книги и как рисовало ему собственное пылкое воображение. Так, на Востоке жених, встречая невесту, которую ее друзья и родственники описывали как небесную красавицу, горя нетерпением, приподымает покрывало, чтобы, наконец, узреть ее лицо, и вместо красоты, слепящей, как солнце, он видит перед собой безобразие, от которого леденеет сердце. Вот какой видит Нищету ее поклонник. Все его восторги исчезают бесследно, сменяясь тысячами горестей, чье ужасное шествие возглавляет Презрение, указующее на юношу грозным перстом.

Теперь бедняга обнаруживает, что царям недосуг глядеть, как он вкушает свою убогую трапезу, и что чем больше он нищает, тем меньше остается у него друзей, и мир, отвернувшись от него, позволяет ему изображать философа в торжественном одиночестве. Быть может, и приятно играть роль философа, если тебе рукоплещет человечество, но что толку носить маску невозмутимого довольства и взбираться на подмостки, когда никто не смотрит на представление. Итак, юношу все покинули, и стойкость его не находит одобрения даже у него самого, потому что он либо не замечает своих лишений, а это значит, что природа создала его бесчувственным, либо скрывает то, что чувствует, а это - притворство.

И вот нашим юношей овладевает хандра. Не разбираясь, кто виноват в его бедах, он проникается отвращением ко всем людям и, став человеконенавистником, ищет уединения, дабы на свободе поносить весь мир.

Кто-то сказал, что одиночества ищут лишь ангелы или чудовища. Однако этот приговор слишком суров, а похвала незаслуженна. Обычно мизантроп, удаляющийся от общества, - это неплохой человек, который вступил в жизнь, не имея опыта, и не сумел приобрести его, находясь среди людей.