Оливер Голдсмит - Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

Поэты Запада замечательны своей нищетой не менее, чем талантом, однако среди многочисленных богаделен, учрежденных для облегчения участи бедняков, как мне удалось узнать, лишь одна предназначена для впавших в нищету писателей. Она была основана папой Урбаном VIII {1} и названа приютом неисцелимых, дабы указать, что преклонивших здесь голову невозможно излечить как от нищеты, так и от сочинительства. Честно говоря, вздумай я послать тебе жизнеописания западных поэтов, древних или современных, ты, вероятно, решил бы, что я собираю сведения для истории человеческих бедствий.

Гомер - самый знаменитый поэт и нищий древней Греции. Он был слеп и пел свои песни на улицах, и стихи были привычней для его уст, нежели хлеб. Комедиографу Плавту {2} жилось лучше: у него было два ремесла: поэзией он занимался для собственного развлечения, а кормился тем, что вертел мельничные жернова. Теренций {3} был рабом, а Боэций {4} умер в тюрьме.

У итальянцев Паоло Боргезе {5} - поэт, почти не уступавший Тассо {6}, знал четырнадцать разных ремесел, и все же умер оттого, что ни одним не мог себя прокормить. Даже сам Тассо, отличавшийся среди поэтов самым приятным характером, часто бывал принужден одалживать деньги у друзей, чтобы свести концы с концами. Он оставил нам очаровательный сонет, в котором просит у своей кошки одолжить ему свет ее глаз, чтобы он мог писать, ибо он нищ и не может купить свечи {7}. Но кто более всех заслуживает нашего сострадания, так это Бентивольо {8}, несчастный Бентивольо! Его комедии будут жить, покуда существует итальянский язык.

Все свое состояние он потратил на благотворительные и богоугодные дела, а когда на старости лет впал в нищету, его не приняли в приют, им же самим некогда учрежденный.

В Испании великий Сервантес умер от голода {9}, и точно известно, что прославленный Камоэнс {10} окончил дни в богадельне.

Если мы обратимся к Франции, то найдем там еще более разительные примеры неблагодарности общества. Вожла {11}, один из образованнейших писателей и благороднейших людей своего времени, был прозван Филином, так как, опасаясь своих кредиторов, весь день сидел дома и отваживался выходить только по ночам. Примечательно его завещание, где, распорядясь, чтобы все его имущество пошло на уплату долгов, он писал: "... однако ежели случится, что и после того не всем кредиторам будет уплачено сполна, выражаю в таком случае нижеследующую мою волю: пусть продадут тогда мое тело хирургам с наивозможнейшею выгодой; вырученные деньги должны пойти на уплату всего, что я остался должен обществу, дабы, не сумев быть полезным при жизни, я мог бы принести пользу хотя бы после смерти".

Кассандр {12} был одним из величайших гениев своего времени, но все его дарования не могли хотя бы прокормить его. Постепенно проникшись ненавистью к человечеству, ибо ни у кого он не встретил жалости, он, ожесточась, в конце концов осмелился винить в своих бедах провидение. В час кончины, когда священник умолял его уповать на справедливость небес и просить милосердия у творца, Кассандр ответил:

- Если господь отказал мне в справедливости на земле, как могу я ожидать ее в грядущем?

Ему на это возразили, что недолгое попрание справедливости ни в коей мере не ставит под сомнение ее существование.

- Заклинаю тебя, - продолжал духовник, - всем, что есть дорогого на свете, примириться с господом, отцом твоим, создателем и другом!

- Нет! - воскликнул в гневе несчастный Кассандр. - Ты знаешь, на какую жизнь он меня обрек, и видишь (тут он показал на солому, на которой лежал), как судил мне умереть!

Но страдания поэтов в других странах - сущие пустяки в сравнении с тем, что выпадает на их долю в Англии. Имена Спенсера {13}, Отвея {14}, Батлера {15} и Драйдена {16} каждый день упоминаются как упрек их отечеству; некоторые из них жили в самой тяжкой нищете, другие буквально умерли от голода.

Ныне немногочисленные поэты Англии не зависят более от милостей знатных патронов; теперь единственным их покровителем является публика, а она господин доброжелательный и великодушный. Разумеется, публика часто заблуждается в оценке достоинств тех, кто добивается ее благосклонности, но к чести ее надобно сказать, что заблуждение это длится недолго. Иные сочинения пользуются некоторое время известностью, но, будучи лишены подлинных достоинств, вскоре перестают привлекать к себе внимание. Время пробный камень всего истинно ценного - очень скоро обнаруживает подделку, а посему писателю не следует гордиться успехом, пока не пройдет хотя бы десять лет, на протяжении которых его книги доставляли читателю удовольствие.

Ныне сочинитель, чьи творения обладают подлинной ценностью, извлекает из этого пользу. Покупая его книги, каждый просвещенный человек тем самым вознаграждает писателя. Поэтому, если в прошлом веке можно было смеяться над тем, что поэты обитают на чердаках, то нынче такие шутки уже никому не покажутся остроумными, затем что грешат против истины. Теперь талантливому писателю нетрудно разбогатеть, если он того жаждет, те же, кто бездарен, остаются в безвестности, ибо иного они и не заслуживают. В наши дни писатель может отказаться от приглашения на обед, не опасаясь навлечь на себя немилость своего покровителя или остаться голодным до утра. Теперь он может появляться в обществе одетый не хуже других и, беседуя даже с принцами, держаться с тем превосходством, на которое дает право мудрость. И хотя он не может похвастать особым богатством, зато может смело держаться с достоинством и независимостью.

Прощай!

Письмо LXXXV

[Осмеяние мелочного соперничества актеров.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Я так давно разделяю все заботы этого народа, что и сам почти превратился в англичанина. Я уже с удовольствием читаю о том, как они берут города и выигрывают сражения, и втайне желаю неудачи всем врагам Британии. И все же любовь к человечеству вынуждает меня с тревогой наблюдать за его распрями. Я предпочел бы, чтобы европейские раздоры вновь были улажены по-дружески, ведь в этом прекрасном мире только войны вызывают у меня непреодолимую враждебность. Мне ненавистно, когда в драку вступают соперничающие государства, или мужчина с мужчиной, или даже женщина с женщиной.

Я уже тебе писал, что пока Европу раздирали междоусобицы, на театральных подмостках тоже шла ожесточенная баталия, и можно было опасаться, что наши певицы {1} полны решимости состязаться друг с другом в том, кто кого перепоет, до конца сезона. И знаешь, друг мой, наши опасения оказались не напрасными! Они не только задумали меряться силами до конца сезона, но, что того хуже, петь одно и то же и, наконец, - что уже вовсе нестерпимо - вынуждать нас платить им за это.