Оливер Голдсмит - Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

Прощай!

Письмо XCVIII

[Описание суда в Вестминстер-холле.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Недавно я задумал посетить Бедлам, место, где содержатся сумасшедшие. Я отправился к господину в черном в надежде, что он согласится быть мне проводником, но оказалось, что он собрался в Вестминстерхолл {1}, где англичане вершат суд. Узнав, что приятель мой ведет судебную тяжбу, я несколько удивился, но еще более изумился тому, что разбирательство длится уже несколько лет.

- Как может человек, знающий свет, прибегать к защите закона! воскликнул я. - Мне хорошо известны китайские суды: все они без исключения напоминают крысоловки: попасть туда проще простого, а выбраться очень трудно, да и хитрость требуется такая, какой у крыс обычно не бывает.

- Поверьте, - ответил мой друг, - я, конечно, не прибегнул бы к суду, если бы меня предварительно не уверили в успехе. Положение вещей мне представили в столь заманчивом свете, что я решил, будто стоит мне объявить, что правота на моей стороне, как останется насладиться плодами победы, и вот уже десять лет на каждом заседании я предвкушаю свое торжество, и все приближаюсь и приближаюсь к победе, которая никак не дается мне в руки. Однако теперь, я полагаю, мы так ловко обошли противника, что если не случится непредвиденных осложнений, то сегодня уложим его на обе лопатки.

- Что ж, если дела обстоят таким образом, я непрочь проводить вас в суд, - заметил я, - и разделить радость вашего успеха. Но скажите на милость, - продолжал я, - отчего вы считаете дело, прежде доставившее вам столько разочарований, законченным.

- Мой адвокат уверяет, что Салкилд и Вентрис {2} решительно на моей стороне и что существует не менее пятнадцати прецедентов.

- Понимаю, это, по-видимому, двое из ваших судей, которые уже высказали свое мнение, - прервал я.

- Прошу прощения, - ответил мой приятель, - но Салкилд и Вентрис - это юристы, которые около ста лет назад высказали мнение по делам, сходным с моим. Мой адвокат ссылается на мнения, свидетельствующие в мою пользу, а юрист, нанятый противной стороной, приводит суждения, трактующие вопрос иначе. Как я уже говорил, Салкилд и Вентрис на моей стороне, а Кок и Хейлз {3} на его, и выиграет тот, у кого больше подобных свидетельств.

- Однако какая нужда затягивать судебный процесс и приводить чужие мнения и отчеты! - воскликнул я. - Ведь тот же здравый смысл, который направлял юристов в прежние века, может подсказать вашим судьям верное решение и сейчас. Ведь те в свое время высказывали доводы, руководствуясь только светом разума, а ваши судьи обладают тем же светочем сегодня {4}, и даже, смею сказать, большим, так как в прежние века было много предрассудков, от которых нынешний, к счастью, свободен. Если другие науки отказались от ссылок на авторитеты, так почему необходимо придерживаться их в юриспруденции? Представляю себе, насколько такой метод расследования должен запутывать каждое дело и озадачивать даже человека сведущего; судебный церемониал неизбежно должен усложняться, формальности возрастать, и больше времени уходит на изучение способов ведения тяжбы, чем на доказательство истины {5}.

- Я вижу, вы стоите за быстрое отправление правосудия, - возразил мои друг, - но ведь весь свет согласен, что предмет постигаешь тем лучше, чем больше над ним размышляешь. К тому же англичанин особенно горд тем, что его собственность надежно защищена, а ведь весь свет согласен, что неторопливое отправление правосудия - наилучший способ _защитить собственность_. Для чего у нас так много законников, как не для _защиты нашей собственности_? Для чего у нас так много формальностей, как не для _защиты нашей собственности_. Не менее ста тысяч семей живут в богатстве, роскоши и довольстве только потому, что заняты _защитой нашей собственности_.

- Затруднять правосудие умножением законов или ставить его под удар, полагаясь на наших судей, - вот две скалы, о которые разбивается законодательная мудрость, - заметил я. - В первом случае истец напоминает того императора, который, как рассказывают, задохнулся под пуховиками, предназначенными для того, чтобы его согреть, а во втором - жителей города, впустивших врага в свои стены, дабы доказать миру, что они полагаются только на свою храбрость. Но что это! Как много людей... и все в черном... Каким образом хотя бы половина их находит себе занятие?

- Догадаться не трудно, - ответил мой собеседник, - они живут тем, что следят друг за другом. Судебный пристав, к примеру, следит за должником {6}, стряпчий за приставом, поверенный за стряпчим, адвокат за поверенным, вот им всем и находится занятие.

- Понимаю, - сказал я, - они следят друг за другом, но платит за все несчастный клиент. Мне на ум приходит китайская басня {7}, носящая название "Пять зверей за обедом".

Кузнечик, вдоволь насытясь росой, весело распевал в тени; фонгэм {8}, питающийся кузнечиками, собрался его проглотить и уже тянулся к нему; змея, которой фонгэмы с давних пор служат единственной пищей, свилась в кольцо, готовясь задушить его, желтая птица уже неслась к змее, а ястреб падал с высоты на желтую птицу... Каждый был занят своей добычей и не замечал опасности, грозившей ему. И вот фонгэм пожирает кузнечика, змея - фонгэма, желтая птица - змею, а ястреб - желтую птицу. Но вдруг из-за облаков появился орел и разом пожрал и ястреба, и фонгэма, и всех прочих.

Не успел я докончить свою басню, как к нам подошел адвокат и сообщил, что слушание дела откладывается, что надо уплатить судебные расходы и что все уверены, что уж на следующий раз мой приятель одержит победу.

- Думаю, что в таком случае благоразумнее будет перенести дело на следующую сессию, - вскричал мой друг, - а сейчас мы отправимся осматривать Бедлам.

Прощай!

Письмо XCIX

[Визит маленького щеголя. Снисходительное обращение с женщинами в

некоторых странах Азии.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

На днях ко мне явился с визитом маленький щеголь, который, как я заметил, обзаведясь новым платьем, воспрянул духом. Разговор зашел о различии в обращении с прекрасным полом здесь и в Азии {1} и о том, что под влиянием красоты наши манеры становятся изысканнее, а беседа занимательнее.

Вскоре я убедился, что мой гость отдает решительно предпочтение азиатскому обхождению с женщинами и что он непоколебимо убежден, будто мужчина, имеющий в своем распоряжении четырех жен, счастливее обладателя одной.

- Правда, у вас на Востоке светские люди - рабы, - говорил он, - и живут в вечном страхе перед удавкой. Ну и что! Они находят достаточное утешение в серале. Конечно, они не умеют вести светских бесед, бывая за границей, но ведь дома их утешает сераль. Говорят, что у них нет балов, званых вечеров и опер, но зато есть сераль; они лишены вина и французской кухни, но имеют сераль. А сераль, сераль, мой милый, искупает любые неудобства! Кроме того, я слыхал, что ваши азиатские красавицы обладают достоинством, делающим их приятнее всех прочих женщин - у них нет души; а, право же, во всем творении для меня нет ничего заманчивей дамы, лишенной души. Ведь у нас душа доводит до погибели чуть ли не половину слабого пола. В'осемнадцатилетняя девица с душой ставит на козыря сотню фунтов, ее матушка с душой держит пари на скачках, ее незамужняя тетушка с душой способна за один раз скупить все товары в мелочной лавке, а у прочих такие души, что иначе, как бездушными, их не назовешь.