Борис Шахов - Черная шаль с красными цветами

- Видишь, Туланов,- уговаривал его председатель судового комитета,- революция каждому трудящемуся даст свет в душе, это ее обязательное качество. А зырянин- охотник, он такой же трудящий мужик, как и прочий российский крестьянин. Вот сделаем с тобой революцию - и отпущу я тебя к твоей ненаглядной зыряночке. И тогда - женись, рожай детей, раз уж невмоготу стало. Лично я, скажу тебе честно, в такое время не стал бы жениться. До самой полной победы нашей революции во всемирном масштабе. Но тебя, Туланов, неволить не буду, всемирного переворота можешь не ожидать, ограничишься нашей революцией - и домой.

Постепенно митинги становились все реже, а после Иванова дня совсем затихли. Все оставалось по-старому, только в море не посылали и на корабле было как бы два командира: капитан третьего ранга и матросский судовой комитет. Новый порыв революционной бури закружился в конце августа. Генерал Корнилов задумал задушить революцию. Матросов вооружили винтовками, опоясали пулеметными лентами и послали пешим путем на перехват «Дикой дивизии», защищать Петроград. Рыли окопы, непривычное для матросов дело. Тут же и пехота была, неподалеку, тоже копала окопы. Обосновались. Слышали ружейную и орудийную пальбу и слева и справа, за близким горизонтом, но против них на этом участке никто не наступал, у них обошлось. Говорили потом, что «Дикая дивизия» на Петроград не прошла. Матросы вернулись на свои корабли. Через два месяца снова раздали винтовки, на корабле остались только кочегары, машинисты и часовые. Вооруженным отрядом командовал сам Тараканов. Вышли ночью и в Петроград пришли ни свет ни заря. Почти сутки стояли в Смольном. Распоряжались тут люди в штатском. Отряд Тараканова отправили на Московский вокзал, приказали захватить и держать в руках. Там оказались и юнкера. Тараканов разделил отряд на две части, и юнкеров быстренько повымели с вокзала. Товарищи Федора стреляли, кто куда, кто, может, и видел какую цель, а кто для общего шума. Туланов только затвором звякнул, на случаи если кто вдруг упрется дулом… Но стрелять ему не пришлось: никакой цели он не нашел, а для общего шуму палить не умел - охотник зазря заряды не жжет. Юнкера утекли. Отряд остался охранять вокзал. Только поздно вечером Тараканов построил их и, левой рукою придерживая кобуру маузера, правой - размашисто разрубил воздух перед собой:

- Товарищи! Братцы! Революция победила! Вся власть перешла в руки Советов! Правительство буржуев упряталось в Зимний дворец. Сейчас идем выполнять приказ военно-революционного комитета - брать Зимний!

Тараканов скомандовал «направо!» и сам побежал в голову отряда, сам повел.

К Зимнему подошли уже к полуночи. Кругом стояли солдаты и матросы, много, все с оружием. Тараканов сходил куда-то, получил распоряжение. И повел отряд по узенькому переулку. Они оказались перед Зимним, но не со стороны площади, а с другой. Здесь тоже было полно солдат и матросов. Тараканов начал пробиваться поближе к бескозыркам. Тут возник в воздухе протяжный крик «ур-ра!»- стоящие впереди побежали. Федор увидел Тараканова, повернутого к нему лицом. Тот махал маузером и что-то громко кричал. Потом тоже побежал. Тут и Федор, зараженный общим атакующим весельем, перехватил винтовку и кинулся бежать следом за всеми, догнал их, передних, и больше не отставал. Слышал только нескончаемое «ааа-а» и сам кричал. Прибежал к Зимнему в первых рядах. Из их отряда никто не остался на камнях, слава богу, обошлось, не пострадали ребята. Через два дня все вернулись на свой корабль. А еще через пару дней двенадцать человек с тральщика выстроились на палубе, и с ними Федор Туланов. Каждому дали бумагу за подписью командира корабля и председателя революционного судового комитета: что такой-то товарищ отслужил честно в рядах… и отпускается домой для продолжения мирной жизни.

К увольняющимся обратился сам Тараканов со специальной речью. Он призывал никогда не забывать ответственное время, в которое им приходится жить, не забывать боевого товарищества и революционного Кронштадта. А еще звал защищать Советскую власть от посягательств. Такое было его последнее слово. Потом он каждому пожал руку и обнял по-братски тоже каждого.

Как и год назад, добирался Федор Туланов до дому на перекладных, попутных. Что царя свергли, людям было уже известно. А вот что там еще, в Петрограде? Как жизнь поворачивается, куда она поворачивается? Чего ждать? Федор знал только одно: власть принадлежит Советам, стало быть, надо кругом выбирать свои Советы депутатов, чтобы не было никакого угнетения. А Советы депутатов - это сам народ, кого народ выберет, тот и править станет. Люди слушали, качали головами: видано ли дело, чтобы народом сам народ управлял?.. Первый раз слышим о такой власти, которая не от бога, а от самого народа. Да ведь кто-то должен и распорядиться… А ежели на коми земле не захотят таких порядков, как в Питере? Мы, может, свое чего удумаем? Федор нередко чувствовал, что не может ответить, слишком много вопросов у людей возникало. Будь на его месте Тараканов, тот, конечно, мигом бы разъяснил, чего с какою приправой едят. А Федор частенько сам замолкал и начинал думать, вместо того чтобы отвечать. Но главный вопрос у него был: ждет ли Ульяна? Обещалась ведь. Да жизнь… она хитрее всякого вопроса. Вдруг да кто-нибудь перешел ему дорогу… вроде того задиры Никиты. Девушку ведь тоже надо понять, орел-то он орел, да где тот орел летает и когда еще присядет на нужную ветку… А синица - вот она, сама в руки просится. И все-то времечко был Федор мыслями в Кыръядине, при Ульяне, а не дома, в Изъядоре, при отце-матери. Грех, конечно, кто спорит, но грех простительный, объяснимый. Сколько ни тянется длинная дорога, но если в одну только сторону править, приедешь рано или поздно. Доехал и Федор, куда его сердце влекло. Приехал к бабушке и снова переполошил всех, опять все забегали, затоптались, но было в той беготне отличие от предыдущей: все понимали, что вот теперь-то Федор насовсем приехал, не на побывку, а пожизненно, навсегда. И он - понимал. За столом выяснилось: в этом году Федор - уже четвёртый, кто с войны возвернулся. Еще весной, перед Пасхой трое кырьяндинских возвратились, недальние бабушкины соседи. Служили вместе, вместе их и отпустили. Один и пожениться успел…

Как только услышал эти слова Федор - замер, дрогнуло сердце, узнав про чужую свадьбу. Но тут же выяснилось, что сказано это было безо всякого намека, имя прозвучало другое. А про Ульяну Анна вскоре радостно ему нашептала: и что любит его Ульяна без памяти, и что даже на посиделки деревенские перестала ходить, как Федор прошлый раз уехал - «как это, говорит, я стану веселиться да плясать, когда Федя мой на войне?». А два месяца назад тот самый Никита сватов засылал, все чин чином, Ульяна сватов на смех подняла и прогнала из дому. Пантелеймон, Панте, брат ее, недоволен тем сватовством, они с Никитой в дружках ходят. Вот она какая, твоя Ульяна.