Борис Шахов - Черная шаль с красными цветами

- Во-во, Зильган, пришел и почал зубы скалить: ты, говорит, подстилка матросская… кулачка… допрыгалась, говорит. Кто, говорит, верх взял? Не хотела со мной по-хорошему… вот где теперь твой старый филин… Там, мол, пускай и гниет, в лагере. А ты, говорит, мне и самому не нужна… Изгилялся, паршивец. Может, говорит, только на ночку… Ну и обхватил ее за грудь. Ульяна вырвалась да и шарахни скалкой по поганому лбу. Зильган этот так и шмякнулся. Скалкой-то попадет хорошо, не сразу очухаешься… Ну, а как очнулся этот Зильган, выскочил он в сени и на крыльце заорал в голос: караул, мол, убивают… Люди, мол, добрые, кулачка меня убить схотела, за мужа посаженного… Вот ведь какое дерьмо умеет на свете жить. Так и обвиноватил невинную. Покойную теперь уж…

Матрена горестно качала головой, переживая чужую боль и людскую несправедливость. Федор опустил голову и думал только: как же он у той собаки не вырвал его поганые зубы?.. Ведь мог - и не вырвал. Не кусался бы, паскудник…

Матрена Васильевна поднялась, открыла старинный, железными полосами окованный сундук у стены.

И вдруг положила на стол перед Федором… черную с кистями шаль, вышитую пышными красными цветами… Ту самую шаль, которую он, давно уже, бог мой, как давно - подарил Ульяне.

- Вот, перед смертью мне дала… Сохранить просила. Это, говорит, после детей, самое для меня дорогое. Бери, говорит, Матрена, может, помянешь когда… А уж следующим днем впала в беспамятство и перед заходом солнца вздохнула последний разок.

Федор ласково провел ладонью по шали. Он помнил Ульяну с этой шалью, накинутой на плечи, с лицом, горящим счастьем и радостью… Когда же это было?.. Да, они второй раз пришли свататься в дом Ульяны…

- Эту шаль Ульяне, своей невесте, я подарил, еще когда в отпуск приезжал с флота,- горестно признался Федор.

Матрена Васильевна всхлипнула, долго смотрела на Федора.

- Охо-хонюшки… Молодые… где вам знать… Нельзя ведь дарить шаль. Да еще черную. Ой, нельзя. Она и принесла вам, дитятки, большое горе. Возьми-ка, Федор Михалыч, возьми ее. Да и оставишь на могиле жены. Повесь на крест и оставь. Может, снимет кто, позарится. Коли возьмут - и от горя, на вас наброшенного, освободят. Куда добро да счастье ушло, туда и горе за ним, туда и зло-несчастье пускай уйдут…

Федор молчал. Не нарушала тишины и старая женщина, добрым сердцем понимающая безысходность чужого горя. За один какой-то час стала Матрена для Федора близким, почти родным человеком.

- А могилу… Васильевна? Помнишь ли?- боязливо спросил Федор.

- Да как не помнить, сынок! Каждый праздник бываю. Уля твоя мне навроде родной дочери стала. Как же… навещаю…

Федор сразу начал одеваться.

- Может, покушаешь сначала?- спросила Матрена. Он только молча мотнул головой. На кладбище Матрена Васильевна привела его к невысокому могильному холмику с покосившимся маленьким крестом. Холмик покрывала желтая осенняя трава.

- Здесь… Тут раба божия Ульяна и упокоилась,- перекрестилась и поклонилась могилке Матрена.

Федор сжал шапку в левой руке и замер в последнем своем удивлении: да как же так… его Ульяна… здесь?

Потом подошел к кресту и поправил его. Перекрестился, встал на колени.

- Я, сынок, вас одних оставлю,- тихо сказала Матрена,- Я мужа проведаю… уж семь лет, как он здесь…

Она отошла. Сходила на могилку мужа, навестила могилы знакомых и через какое-то время вернулась. Федор так и стоял на коленях, прижавшись щекою к кресту. Матрена расчистила верх холмика от желтой травы, потом положила руку на голову Федору.

- На сегодня хватит, Михайлович. Повидались… вот. Завтра снова придем.

Федор не сказал ни слова, поднялся, перекрестился и медленно, не оборачиваясь, побрел следом за Матреной.

На другой день до обеда Федор мастерил новый крест. У Васильевны все нашлось, и пила, и рубанок - инструменты после хозяина остались в порядке. Только наточить пришлось.

- Бревно пойдем выберем под взъездом на сеновал,- деловито сказала Матрена.- Муж, покойный, в свое время зaготовил, чтоб крыльцо заменить, да так и не поспел…

Под взъездом было сложено с десяток хороших, очищенных от коры бревен. Федор еще вчера, когда подходил, отметил: крыльцо у Васильевны давненько ждет мужской руки, заметно покосилось. И теперь, выбирая материал для креста Ульяне, подумал, что на обратном пути надо будет обязательно поправить крыльцо Матрене. Тем более материал готовый. Крест Федор делал не спеша, обтесал как надо, обстругал гладко, хороший получился крест. Странно только было думать, что этот хороший крест - для Ульяны. Когда то в память об отце острием ножа Федор вырезал буквы на смолистом пне. Теперь пришла очередь вырезать в память Ули. Он, глубоко захватывая дерево, вырезал даты жизни, фамилию, имя, отчество. На сарае Федор нашел бадейку с остатками смолы, разогрел на огне и густо обсмолил нижнюю часть креста, ту, которой суждено стоять в земле. Так - долговечнее.

Заменять крест опять ходили вдвоем. Федор взвалил его на плечо, взял в руку железную лопату, а Матрену попросил прихватить с собой черную шаль. Работали молча. Федор вытащил старый, уже основательно подгнивший крест. Рядом, в твердом грунте, вырыл другую яму. Поставил новый крест, сначала закрепил его камнями, потом уплотнил землей. Крест встал прочно. Федор накинул на него черную шаль… и только тогда - заплакал. «Дорогая ты моя… Улюшка, милая… Вот и обнял тебя… только деревянные плечи остались, прости ты меня, прости…»

Горе снова обуяло все его тело, Федора начало трясти, он потерял представление о времени, о месте, и только метка на левой щеке горела яростно, напоминая ему: сам-то он еще на этом свете, на этом, а Уля…

Два дня подряд ходил рано утром Федор на кладбище и всякий раз видел шаль еще издали - черно-красное покрывало напоминало ему о прожитой жизни…

Вот ведь какая примета, но никто не спешит освободить детей его от прежних горя-печали. И только на третье утро Федор не увидел шали. Думал сначала: может, упала, ветром сбросило. Подошел ближе - нет, нету. Ну, вот, сняли с них былые несчастья… Кто знает, может, сбудется примета. И грустно стало: в этих землях не бывало раньше такого, чтобы чужое взять. Хоть бы в лесу, хоть на кладбище… Поменялась жизнь, все по-другому теперь. Федор долго крестился и шептал молитвы. Какие знал. Последний раз обошел вокруг могилы, поправил руками холмик, погладил, попрощался с Ульяной. Теперь до следующего раза. Прощай, Уля.

В тот день выдали Федору паспорт, и он спустился на пристань за билетом на пароход. Отчаливал пароход в три часа. Билет Федор купил до Деревянска, теперь его путь лежал туда, только туда. К детям. Матрена пожелала ему доброго пути, перекрестила, звала заходить, когда поедет обратно. Федор обещал и оставил ей деньги, чтобы купила голубой краски, покрасить крест.