Борис Шахов - Черная шаль с красными цветами

- Слишком хорошие сны хочешь видеть,- похлопал его по плечу Гурий.- Что думаешь дальше делать?

- Еще не успел… Одно знаю: сразу пойду искать могилу жены. Найду, поклонюсь. Потом детей отыщу, прощения у них попрошу. Хоть и не по своей воле покинул их, а все-таки… виноват.

- Найди, Федор Михайлович, сделай как совесть велит. А потом возвращайся обратно. Ты сейчас бурильщик квалифицированный, дальше можешь и мастером стать. Хорошие работники нам нужны. Будем здесь города строить…

- Юрий Иванович,- повернулся Гурий к провожавшему его Семиненко.- Туланова одеть и обуть. Во все чистое. Нельзя уходить в люди в рабочей робе. Давайте высоко держать марку экспедиции…

- Сделаем, Илья Яковлевич,- пообещал бурмастер. Его и самого покачивало от радости. Гурий попрощался с ними на крутом берегу Ижмы. Крепко пожал руки. Сказал Федору:

- Где меня искать, знаешь. Потребуюсь - приходи. Будь здоров, Федя. Сделал для тебя все, что мог. Рад, что получилось.

И Гурий спустился к ожидавшему гидроплану. Самолет сильно завихрил гладкую поверхность воды, разогнался и плавно оторвался от реки. Исчез за кромкой леса. Яркое солнце снова поднялось в небо, согрело Федора. Назавтра он уйдет. Федор договорился с Кузьмой, чтобы тот передал матери письмо и деньги. И все другие написали письма и отдали Кузьме, чтобы он, наклеив марки, бросил их в «вольный» почтовый ящик. Мастер выдал Федору новую одежду. Дорогу Федор хорошо знал; отсюда выйти прямо на старый зимник и - пешком - на Кыръядин…

В Усть-Куломе Туланову все дела нужно было решать сначала в милиции: выправить новый паспорт, узнать про Ульяну, расспросить про детей. Он сразу и пошел туда. За столом сидел щеголеватый молодец, перепоясанный портупеей поперек груди, наискось. Нельзя сказать, чтобы он чересчур дружелюбно встретил Туланова. Оценил взглядом, спросил:

- Чего надо?

Туланов вынул из внутреннего кармана справку, подал бумажку нахмуренному молодцу.

- Паспорт надо.

Федор никогда ни перед кем не заискивал, не вилял голосом. Смотрел твердо и прямо. А теперь… тем более, теперь он точно знает, чего хочет.

Молодец за столом долго читал справку, видимо, ища чего-то промеж строчек. Не нашел, глянул на Туланова.

- Кулак, что ли?

- Крестьянин. А больше охотник.

- Просто крестьян теперь нету. Есть колхозник, единоличник или кулак. Так ты - кто?

- Я нынче бурильщик с дипломом, вот я кто. Больше пяти лет не был в деревне. Нефть искал.

- Нашел?

- Да, нашел. И нефть нашел, и газ нашел.

- Ишь ты, какой прыткий…

- Точно так, прыткий и есть. За прыткость досрочно освобожден. Срок сократили на три года.

Портупейному молодцу явно не нравилось, как разговариваёт с ним Туланов. Без особого почтения разговаривает.

- А теперь куда?

- Пока сюда. Жена здесь скончалась… Хочу могилу найти. И дети здесь, неподалеку…

- А дальше? Дальше-то, тут останешься или подашься куда?

- А дальше пока не знаю. Начальник экспедиции, старший майор Гурий Илья Яковлевич, к себе на работу зовет. Нефть добывать, город строить. Подумаю. Может, к нему и пойду…

Снова с головы до ног осмотрел Туланова портупейный молодец. И, похоже, смягчился. Черт его знает, этого бушлатного работягу. Если начальник экспедиции действительно приглашает его к себе на работу… кто его ведает… что зa птица. Справка у него в порядке, паспорт можно и выдать. Он вытащил бланки, протянул Федору: - На, пиши заявление. Нужны три фотокарточки. Есть?

- Нету,- помотал головой Туланов.

- По этой улице через два дома работает фотограф. Скажи на паспорт, он сделает. Принесешь - сразу оформим.

Но Туланов не уходил.

- Хочу спросить,- обратился он снова.- В июне двадцать девятого здесь у вас в капэзэ скончалась Туланова Ульяна Ивановна. Жена моя… Кто сообщит о ней? Где похоронена?

- Зайди в пятый кабинет, к Рассыхаеву. Рассыхаев оказался пожилым дядькой с длинными жёлтыми усами. Он выслушал Федора, ничего не сказал, но вытащил из железного ящика большую книгу, долго листал ее. Нашел, что искал, и, не подымая глаз, зачитал: «Туланова. Ульяна Ивановна. Тыща девятисотый год. Кулачка. Поступила из села Изъядор. Восьмого июня одна тыща девятьсот двадцать девятого. Померла пятнадцатого июня двадцать девятого. Причина смерти…»- Он впервые поднял голову и посмотрел на Федора.- «Причина… острое двустороннее воспаление легких».

- Где похоронили?- сглатывая комок, спросил Федор.

- «Похоронили… кладбище Усть-Кулом».

Федор опустился на стул. Ноги опять отказали. Где-то в самой глубине души теплилась надежда… ну мало ли… может, обманывают… Может, не совсем умерла… А эта милицейская книга… все разрушила. В ней все написано.

Туланов сидел, понурившись, и молчал.

- Слышь, как тебя… Туланов,- позвал Рассыхаев.- Я тебе больше ничего сообщить не имею. Кроме этой записи у меня - ничего.

- А могилу… кто покажет?- тихо спросил Федор.

- Пять лет прошло… Сходи, поспрашивай… кто-нибудь знает. Погоди,- Рассыхаев наморщил лоб.- Там у нас долго работала сторожихой Матрена… как ее… Васильевна. Лодыгина. Может, она чего помнит. Все ж таки бабы туда нечасто попадают. Спроси дом Лодыгиных, тебе укажут. Она должна что-то знать…

Дом оказался во втором ряду от главной улицы. Матрене давно перевалило за шестьдесят, она сидела у окна и что-то шила.

- Доброго здравия всем здесь живущим,- почтительно произнес Федор, приблизившись к хозяйке.

- Отдохни-погрейся, прохожий человек,- долго всматривалась в него Матрена Васильевна.- Что-то и не признаю тебя никак.

- Изъядорский я… Туланов Федор Михайлович.

- Вона как… дальний путник, значит… Но, но, садись. Федор сел, не говоря больше ничего. А в памяти Матрены что-то зашевелилось…

- Это с верховьев Ижмы, что ли?.. Может, по делу ко мне?

- По делу, Матрена, по очень большому делу, Васильевна.

- Вишь как, и прозвание мое тебе известно…- покивала головою хозяйка.

- Пять лет тому назад, Матрена Васильевна, скончалась в здешнем капэзэ Ульяна Ивановна Туланова… Жена моя. Слышал я, работала ты тогда. Может, помнишь?

- Го-осподи-и… Так ты муж ей?- Старая женщина сразу шмыгнула носом. Вспомнила…

- Муж,- тихо ответил Федор.

- Как же… как же… милый… На моих глазах и сгорела, потухла, бедняжечка… Как не помнить, очень даже помню… Уж как она убивалась… такое до смертного часу из сердца не выкинешь… Ты разденься, милый, вон у двери повесь. Я тебе все как есть обскажу.- Матрена уже вытирала глаза концом платка.- Она ведь по дороге еще заболела, горячкой ее прохватило, ну и нервы, понятное дело. Привезли ее уже больную. Говорила, через три речки оставили вброд перейти… а вода-то ледяная, время-то какое было, время-то… Жаром ее и убило, бедную. Супротив такого жару порошки не помогут, да. Сердце у нее болело, за всех вас… детей вспоминала, тебя… Убивалась, что ребят пришлось бросить, бог не простит… сильно убивалась. А как не бросишь, когда тебя с винтовкой ведут?.. Ну, известное дело, сам, поди, знаешь. Всего-то ничего пожила. Я ей парного молочка носила, да ведь она кушать не стала. На единой воде жила. Душа, видать, от горюшка не принимала… Повторяла все: бог свидетель, бог свидетель. Никого, говорит, не убивала, не нападала, бог свидетель. От одной поганой души защиты нету. Какого-то Зильгуна поминала… Она как в себя придет, так и почнет рассказывать. Но все с разных концов, я уж потом сама связала все как есть. Так получилось: она дома скалкой катала бельишко детское и полотенца. Зильгун этот… - Зильган, - тихо поправил Федор.