Валентина Немова - Изъято при обыске

Пересыпь их нафталином, и всегда они новые. И в любой момент их можно превратить обратно в деньги. А купи сыну костюм или девкам платья, мигом они превратятся в лоскуты, и никогда уже не переделаешь их обратно в деньги. Спору нет, справлял отец кому что полагалось по возрасту, но его детям было не до нарядов, не до гуляний: как проклятые, трудились они, в дугу сгибаясь под тяжелым кулаком неродной матери, черноволосой здоровенной молодицы, столь же лютой и беспощадной, сколь статной и красивой. Когда пришло время, сын Тимофей женился, взял Марию Остренко (в будущем мою мать), девушку из бедной семьи, можно сказать, сироту. На одну батрачку в доме Немовых стало больше. Благосостояние Михаила Тимофеевича росло.

Когда же свершилось то, что предвещали книги, и стали голодранцы ходить с наганами по дворам и опрокидывать сундуки, Михаил Тимофеевич не оказался в убытке, то есть сперва у него выгребли все, издеваясь над его шубным богатством, унесли тулупы и чесанки, угнали скотину. Но он не ерепенился, он ждал. Среди них, голодранцев, тоже ведь были умные головы. Он знал, что не найдут они такого закона, по которому его достояние присвоить можно, раз он работников со стороны не нанимал. Так оно и случилось. Через некоторое время все его незаконно конфискованное имущество вернулось на старое место. Но этот день, когда Немов-старший снова сделался богат, он не назвал праздником. И не обещанные новой властью большие налоги смутили хозяина. Чуял он всем своим прозорливым нутром: как ни крепись, не удержать того, что однажды пошатнулось. И, не дожидаясь новых несчастий, которые, как показало уже прошедшее теперь время, были весьма и весьма вероятны, бросил все нажитое таким трудом и за столько лет, да и подался вместе с Тимофеем на Урал, куда в то время ехали многие из тех, кому не повезло, строить новый, социалистический город Магнитогорск. Вот тогда — то, лишь мужики покинули родную деревню, и нагрянули к ним опять незваные гости и раскулачили, хотя, как выражалась моя мама, рассказывая мне об этих событиях, "к раскулачиванию Немовы не принадлежали".

Придут в лаптях, в лохмотьях, переоденутся во все новое и уйдут, оставив свое рванье.

А вот мамин рассказ о том, как увели у них со двора последнюю коровенку. (Меня тогда на свете еще не было, родилась пока что моя старшая сестра Тоня). Этот рассказ я записала незадолго до смерти мамы, в 1989 г.

"Сидела я возле окошка с Тоней на руках. Ребенку полтора года. Смотрю: чужие люди прохаживаются по двору, как хозяева. У одного веревка через плечо. Догадалась я зачем они пожаловали, но сижу на месте, молчу. И все кто где сидят молчат. Накинули нашей корове на рога веревку, ведут. Опять молчу. Корова упирается, мычит, а я молчу. А Тоня то в окошко поглядит, то на меня посмотрит: что же, мол, ты молчишь? Корову-то ведь уводят! Но я все равно молчу.

Мамочка! — тычет она пальчиком в окошко. Коровочка. Тонечке надо чка… — она шустрая была такая…Ребенок понимал, что так делать нельзя, а они будто не сознавали"…

Семьи отца и сына Немовых рискнули перебраться в Магнитогорск когда там для них уже было приготовлено жилье. На Туковом поселке, в бараке, где мы занимали маленькую комнатку, я и родилась в 1933 году. Дед и бабка Вера с двумя дочерьми и младшим сыном (их совместным ребенком), впоследствии ставшим заслуженным мастером спорта по штанге, которого прозвали в городе "железным Немовым", жили в том же бараке, по соседству. В стене, разделявшей ту и другую комнаты, было проделано небольшое окошечко. Через которое, чтобы не тратить времени на хождения туда-сюда, переговаривались по своим домашним делам хозяйки: бабушка и моя мать. Отец и дед, затаив обиду, не стали, как это описывалось в те времена в художественной литературе и показывалось в кино, исподтишка вредить советской власти. Дед, без памяти любя лошадей, устроился коновозчиком на какое-то предприятие города. Отец выбрал железную дорогу внутризаводского транспорта. Сперва был стрелочником, затем сцепщиком вагонов, потом составителем поездов и наконец дежурным по станции Доменная, той самой, через которую составы с рудой шли на переплавку на домны металлургического комбината — гиганта. Здесь он проявил себя как исключительно толковый и трудолюбивый работник. Имея образование 4 класса, стал техником — лейтенантом движения, предлагал разные усовершенствования по работе. Научно оформить их, из-за своей неграмотности, к нашей общей досаде, не мог. Денег за свои рац. предложения почти не видел. Зато добился уважения к себе, почета. Во время войны имел бранью остался жив. Кое-кто из-за этого бесился: почему, мол, Немова не берут на фронт? Им отвечали: держать винтовку может любой, а руководить такой станцией, как Доменная, способен не каждый. Прослужил он на этой станции всю жизнь, до самой пенсии и не допустил ни одной аварии. Ни один человек не пострадал на железной дороге по его вине. Уже после окончания войны " за доблестный труд" был награжден Орденом Трудового Красного Знамени.

Такие скромные труженики, как мой отец, не по своей воле превратившиеся из крестьян в рабочих, и построили в 30-50-ые годы славный город Магнитогорск, ставший моей родиной.

В свое время предлагали отцу учиться, чтобы назначить его начальником станции, а то и выше поднять, но он не дал своего согласия, заявив:

Моя хозяйка прошла 4 класса, я не хочу дальше ее идти, чтобы у нас с ней промеж себя никогда раздору не было…

Однако не в этом таилась причина отказа от учебы. Отец очень хорошо знал: не только диплома от него потребуют, переведя в начальники, заставят в партию вступить. А этого, после всего, что ему пришлось испытать в молодые годы по вине коммунистов, он никак не может допустить.

Не мог он также и причину истинную своего отказа от высоких должностей назвать. Имея на иждивении троих детей и жену, прямо так в глаза коммунистам заявить он не мог, что он о них думает, что безбожники они все и болтуны и что не желает он стоять в одном ряду с ними. Столкнувшись один раз с властью и потерпев в этом столкновении крах, не испытывал он больше охоты меряться с ней силой. И на людях держал язык за зубами, поступал так, как учил его отец.

Только дома, то у деда в комнате, то у нас, не стесняясь ни жен, ни детей, высказывались они напропалую, ругали советскую власть, называя ее не иначе, как " савоськиной". Моей маме эти их разглагольствования очень не нравились. Хоть и сокрушалась она, что обобрали их в деревне, но в то же время и радовалась, что " через " это несчастье счастье привалило: уехали из деревни и работает теперь отец не на деда с бабкой, а на свою семью. Опасаясь, как бы кто чужой не подслушал мужчин (ведь тогда им обоим крышка), старалась она эти лишние, по ее мнению, разговоры пресечь. Когда ей это не удавалось, вступала с мужским " полком" в спор. Доказывала, что раньше жизнь была не лучше, а хуже. Противореча, не выбирала она выражений, не лезла за словом в карман. Нередко в этих перепалках последнее слово оставалось за ней. Удивительно то, что отец ни на какие ее шуточки, которые она частенько пускала в ход, не обижался, что разные их политические взгляды не мешали им любить друг друга и жить в полном согласии.