Валентина Немова - Лишний вес

Описанная Слотиной сцена поразила меня и навела на мысль: уж не она ли, самая главная помощница Ивана Семеновича, вспомнив старое, опять взялась за меня. Не она ли вписала в текст последнего романа Ненашева оскорбляющее мое достоинство слово? Очень хотелось мне, чтобы это было так. Не хотелось верить, что такой большой писатель, бывший когда-то моим другом, дошел до такой низости, обижаясь на меня, до хулиганского поступка. Ведь иначе такую выходку назвать нельзя. Я уже говорила, что в роман-газете, на страницах которой был опубликован в 1994 году роман Ненашева, этого слова не было. Появилось оно в посленем издании книги, которая вышла в 2001 году; в это время, рассуждала я, — писатель был очень болен, слишком нездоров, чтобы заниматься своей рукописью и делать в ней какие-то поправки. Нужно было сверить первое и второе издание, найти и устранить опечатки. А кто этим должен был заниматься, если сам автор уже отошел от дел? Кто как не она, самая главная его помощница? Тем более, что и она к этому времени стала писательницей. Ее, конечно, ее допустил Ненашев до завершающей работы над своим последним романом. Она и напортачила, решила я. Но, произнеся это слово, сказала себе: нет! Не Дарьина это работа. В конце девяностых годов было у нее слишком много забот, чтобы начала она вдруг ворошить прошлое и мстить той женщине, которой муж ее увлекался тридцать лет назад. Волновали ее теперь другие особы женского пола. Из достоверных источников, назвать которые я не могу, а не только судя по содержанию его художественных произведений, узнала я, что, работая над своей главной книгой, уходил он от жены и жил с другой, молодой женщиной, которая родила от него сына, что давало ей, насколько я в таких вещах разбираюсь, право требовать своей доли наследства после смерти отца ребенка — Ненашева Ивана Семеновича. Вот эта дама (возможно, именно о ней говорится в рассказе, персонажами которого являются старик писатель и молодая библиотекарша) действительно была соперницей Дарьи Дмитриевны и доставляла жене писателя много хлопот. Она, по всей вероятности, вызывала у "маленькой женщины" желание мстить за пережитые унижения. А я… Мне кажется, с тех пор как я уехала (раньше Ненашевых) из областного центра, Дарья Дмитриевна и думать обо мне перестала. О себе чете Ненашевых я не напоминала, как только убедилась, что Иван Семенович сердится на меня. Да и в прошлом ничего плохого его супруге я не сделала. Могла бы, наверное, оступиться (трудно быть абсолютно безупречным человеком), но Бог этого не допустил, дав мне понять, что недостоин полюбившийся мне человек тех чувств, которые я к нему питала. Не за что было, повторяю, мстить мне. Она сумела, интригуя, удержать его, когда нас так влекло друг к другу. А теперь, когда он, можно сказать, был уже прикован к постели и я ей, жене его, ничем не угрожала, было бы просто глупо издалека наброситься на меня. А Дарья Дмитриевна, если учесть, что ей в течение пятидесяти семи лет с небольшими перерывами удалось держать мужа, не считающего себя обязанным быть верным своей сожительнице, в ежовых рукавицах и не допустить развода, вовсе не дура. Нет, — сделала я окончательный вывод из своих рассуждений, — не ее это проделка. Но если не ее, то чья же? В тех краях, где Ненашевы обитали в то время, когда готовилось второе издание главного романа Ненашева, о моем существовании, кроме Дарьи Дмитриевны, знал только один человек, сам Иван Семенович. Следовательно, именно он и внес это "исправление" в текст своего романа. Для того, чтобы убрать одно слово и вписать другое, много времени и сил не надо. Но что заставило его в период между 1994 и 2001 годом вспомнить меня, причем не по-хорошему, а по-плохому. Что-то, значит, произошло в моей жизни, что задело его за живое. А что же произошло со мной в эти годы — когда началась перестройка? И была объявлена гласность? В 1995 году написала я свой первый роман, издала его в 1998. В 1999 — вторую книгу. В двухтысячном — третью. Затем еще три, но уже после смерти Ивана Семеновича. О нем самом в первых трех не было сказано ни слова. Как видно, от кого-то узнал он, что я после длительного молчания, которое объяснялось тем, что без чьей-либо поддержки просто невозможно было напечататься, снова стала я писать. И это не обрадовало его, а разозлило. Как это, мол, так: он перестал меня опекать, а я писать не бросила?! Возмутительно просто. Это его ехидное словечко "раскудахтавшись" относится, конечно, не к тому, что я раньше писала, а к тому, что издавала теперь. Не мог же он высмеивать то, что раньше одобрял, что печаталось при его содействии. Но как он узнал, что я снова занялась творчеством? От кого? Как это от кого? От Чижовкина, разумеется. Вбила себе в голову, что поссорились они друг с другом. Да за прошедшие с тех пор тридцать лет десять раз можно было поссориться и помириться. Помирились они, стало быть, уже давно и переписывались. Возможно даже встречались хоть изредка. Чижовкин жил уже в Москве. А Ненашев там бывал, конечно. Кто из писателей не бывает в столице? А Чижовкин время от времени бывает в Магнитогорске, куда каждое лето приезжаю и я. Мы с ним там общаемся. Книги свои друг другу дарим. Он мне те, что издавал до перестройки, я ему — то, что стала издавать после нее. Вот и весь секрет. По всей вероятности, что-то из написанного мною Иван Семенович имел возможность прочитать. Прочитал. И что же? Пришел к выводу, что мои труды достойны иронии? Не может быть! Почему я так уверена в этом? Потому что нашла подтверждение этому в тексте его главной книги. Чтобы доказать читателю свою правоту, выпишу отрывок из той главы, где идет речь как бы о другой женщине, а на самом деле обо мне, и проанализирую его, дав комментарии в скобках.

"Круглолиценькое существо с недоуменно оттопыренными губками, с кудряшками, небрежно раскудлатившимися (так было в роман-газете, в книге стало — "раскудахтавшись"), с прирожденными способностями к наукам, болтающее по-французски, впрочем, с ужасным произношением, она еще на первом курсе закрутила мозги (будущему мужу) своим романтически-беззащитным видом, недоучившаяся, с поврежденным здоровьем".

Возьмем такую строчку: "с прирожденными способностями к наукам". Сначала, перечитывая роман в 2001 году, чтобы разобраться в чувствах Ненашева ко мне, эти его слова истолковала я так: "с прирожденными способностями к учебе". И решила: Иван Семенович намекает на то, что институт я окончила за два года. Это было известно Ненашеву. И даже удивилась: зачем он об этом пишет? А когда начала писать о нем и более внимательно читать его последний роман, вникать в каждое слово, я призадумалась: если он считает меня способной к учебе, знает, что я дипломированный педагог, тогда почему называет меня "недоучившейся"? И тут до меня дошло наконец, что слова "к наукам" не надо понимать буквально. Под этими словами подразумевается другое: "к творчеству". И упомянутую выше строку надо читать так: "с прирожденными способностями к творчеству", а не к учебе. Еще одна строчка заставила меня поразмыслить: "болтающее по-французски, впрочем с ужасным произношением". Как расшифровать словосочетание "болтающее по-французски" применительно ко мне, если учесть, что французского языка я совсем не знаю? Так же, как и то, что мы уже пояснили: не лишена способности к творчеству, но имеет еще мало опыта в этом деле, не владеет техникой. Весь этот абзац не что иное, как повторение того, что было сказано Иваном Семеновичем писателям области, когда он защищал меня от их нападок. Фактически он ответил на вопрос, который я постеснялась ему задать, когда беседовали мы с ним, стоя на железнодорожном мусту. Имею ли я талант? И ответ этот утвердительный. Да, он считал меня годной к писательской работе. Тогда зачем в тот же самый текст внес поправку, вставил слово "раскудахтавшись", перечеркивающее это его утверждение и выражающее насмешку над моим стремлением освоить профессию писателя? Ответ на этот вопрос такой: он позлорадствовал. Вот, мол, не скрою, считал и считаю тебя талантливой, а помогать тебе не стал и не стану: ты этого не заслуживаешь. Пока жила в том же городе, где и я, нянчился я с тобой. А как уехала — прощай. Освободила ты меня от этой нагрузки. А сама ты при всем своем даровании, без моей помощи, фактически ничего не добилась. Даже в союз писателей не сумела вступить. На старте такая ретивая была, а потом куда что делось. В шестьдесят лет первую книжку издала. Не смешно ли это? "Раскудахталась" наконец.