Тонино Гуэрра - Стая птиц

Потом он заговорил о женщине. Непонятно было, о ком идет речь - о жене или о домработнице. Ему казалось, что он когда-то женился, но не помнил, когда и где. В самом деле, он долго рассказывал о своей холостяцкой жизни, когда каждый день обедал в остерии. Изредка он встречался с женщиной, с которой случайно познакомился в парке. Но не это было главной трагедией его жизни.

- Для меня важно сейчас не столько познание, сколько узнавание. И дело не в памяти. Я больше не узнаю людей... они стали такими неодушевленными, утратили свои прежние черты... Раньше люди несли в себе целые континенты, материки... Один был англичанином, другой - немцем... одна была моей женой, другая - домработницей... тот - крестьянином со своим загадочным миром... Раньше каждый из нас был как бы деревом... сейчас мы - растения без корней в безжизненной пустыне. Даже предметы, рождающиеся в наших руках, кажутся завезенными с иной планеты... То, что происходит, забывается... и дело не в памяти. Вы не замечали, что зеркала теперь не дают нашего отражения? То есть мы не узнаем себя в отраженном образе. А может быть, это не зависит от зеркала, а зависит от нас? Может быть, просто наш образ стал таким размытым? Никто больше не останавливает тебя и не говорит: "Знаешь, у тебя рот точно как у отца!" Мы были похожи на отцов, потому что хотели походить на них, а сейчас не хотим, и теперь у нас не будет больше ни отцовских ртов, ни глаз. Так утрачиваются корни. Возможно, их и не стоит беречь, но, утратив корни, мы теряем все остальное, весь мир. И вот возникает вопрос: как восстановить этот мир? Как познать его? И как ходить по городу, как узнать, что ты за день сделал, а чего не сделал?

Посетитель зажигает сигарету, молча затягивается, сбрасывает пепел в карандашницу, размышляет, курит. Потом гасит сигарету и смотрит на меня. Спрашивает, что он только что делал. Я отвечаю, что он курил сигарету. "Спасибо", - говорит синьор Пиладе и повторяет, что хотел бы знать все, чем он занимается в течение дня. Иметь возможность прочесть все о своей жизни за прошедший день. Прочесть и понять.

- Сколько это будет стоить? - спрашивает он меня.

Мы сходимся на очень скромной цене.

2

Мы долго идем по городу. Он впереди, а я сзади, с блокнотом и ручкой наготове, чтобы записывать все его наиболее важные действия. Неожиданно мой клиент останавливается. Он замер на краю тротуара у перекрестка - одна рука в кармане брюк, взгляд устремлен вперед, но в позе, во всей фигуре нерешительность. Тело наклонено; очевидно, он намеревался перейти дорогу, но ноги налились свинцом, свинцово застыл мозг, и тогда он оглянулся назад в поисках кого-нибудь, кто бы подтолкнул его, поддержал, помог продолжить движение. И он, видимо, получил этот знак; похоже, предметы и люди в глазах у него вновь ожили. Синьор Пиладе продолжил свой путь по тротуару, по этому острову, который он не хотел покидать. Ноги он ставил как-то слишком широко, потом вовсе раздвинул их в стороны, будто хотел, чтобы под ними, как под живым мостом, пробежал бродячий пес. Наверно, в детстве он так играл с собаками. Потом он опять замер, словно на краю обрыва, и долго рассматривал землю перед собой, сантиметрах в десяти от носков ботинок. Очень внимательно, склонив голову так, что казалось, из глаз его двумя параллельными шпагами исходят лучи, направленные то ли на трещину в асфальте, то ли на окурок, а может, на брошенный кем-то коробок спичек. Да, это был окурок, и, похоже, на секунду Пиладе почудилось, что он нищий. Потому что он зарыдал, прислонившись спиной к ожидавшему трамвай человеку, а когда тот, не выдержав его веса, отошел, Пиладе прислонился к стоявшей неподалеку женщине, потом к другому мужчине, потом - к стене дома. Мне показалось даже, что он смеется. Было трудно различить, в каком он состоянии. Руками он закрывал лицо, носовым платком вытирал глаза и лоб. Очевидно, вспотел. Я внимательно наблюдал за ним и записывал в блокнот: десять часов сорок пять минут - приступ отчаяния. Неожиданно Пиладе резко повернулся, решительно пересек дорогу, не обращая внимания на поток машин, и бросился к большому зданию из темного камня. Я думал, что он хочет разбить себе голову о стену. Но он остановился в нескольких сантиметрах от стены, мускулы его мгновенно расслабились, лицо приобрело созерцательное выражение. Даже глядя на него со спины, было ясно, что он увлеченно что-то рассматривает. Пиладе склонял голову, чтобы глубже проникнуть взглядом в шов между двумя каменными плитами. Я предположил, что он наблюдает за каким-то живым существом - пауком или, может быть, ящерицей, хотя ящерицы вряд ли водятся на стенах домов в центре города. А может быть, там было нацарапано какое-то слово или имя. Или его внимание привлек торчащий гвоздь. Во всяком случае, наверняка он разглядывал нечто знакомое, не раз виденное, как смотрят - с любовью или просто с любопытством - на лицо старого друга или на картину. Он оперся на ладони и совсем приблизил лицо к стене. Посмотрел сначала одним глазом, потом другим. Наконец Пиладе медленно повернулся и, как бы сразу утратив всякий интерес к тому, что его занимало, пошел наискось, и в движениях его сквозила неуверенность человека, не пришедшего к какому-либо определенному решению. Я тоже подошел к стене и посмотрел, что же могло привлечь внимание моего клиента. Ничего хоть мало-мальски интересного между камнями не было. Разве что свернутый комочек желтоватой бумаги. Я достал его из щели и развернул. Это был старый трамвайный билет. Может быть, когда-то его оставил здесь синьор Пиладе. Этот комочек мог служить ему ориентиром в городе. Я засунул билет обратно в щель.

Моего клиента я догнал у газетного киоска. Он неподвижно стоял, уткнувшись лицом в витрину. У его ног крутилась облезлая, с ободранным до розового мяса хвостом дворняга. На первый взгляд могло показаться, что один из них - хозяин, а второй - его верный пес, но на самом деле эти два одиноких существа лишь случайно и на время оказались рядом. Одиночество пахнет плесенью, и этот запах чувствуешь за километр. И в самом деле, в оконце верхнего этажа дома на противоположной стороне улицы показалась старуха и стала разглядывать внизу человека и собаку, неподвижно стоящих на тротуаре.

Вдруг среди множества людей Пиладе видит лицо, которое ему кажется знакомым. Женщина. Она тоже стоит на тротуаре, руки сжимают желтый пакет так, будто его у нее могут украсть. Сейчас она видна в профиль. Этот профиль он явно уже где-то видел: в окне или рядом с собой, может быть в минуту близости. Ее волосы, спереди спадающие на лоб, на глаза, а сзади подобранные в пучок, тоже ему знакомы. Ноги словно придавлены к земле чем-то тяжелым. Ясно, что у нее нет сил идти в каком-либо определенном направлении. Пиладе останавливается у нее за спиной, а за ним, метрах в десяти, стою я, готовясь записывать все происходящее в блокнот. Тут я обнаруживаю, что грифельный кончик моего карандаша сломан. Я прошу карандаш у прохожего, который останавливается около меня и ждет, пока я кончу записи. Поэтому я тороплюсь, и в блокноте остается цепочка нанизанных друг на друга слов, которые я обещаю себе потом превратить в развернутое и связное изложение: женщина - брюнетка - тридцать лет растерянная - переглядываются.