Луи Арагон - Встречи

- Эй, мсье Жюлеп!

Это были Эмиль и ею жена, оба нисколько не изменились, только Розетта казалась чуточку усталой. Они решили усыновить испанского ребенка, но не знали, имеют ли право взять его, живя в Париже...

- Зачем вам взваливать себе на шею чужого ребенка, вы что, в своем уме?

Она улыбнулась и сказала:

- Там, где хватает на двоих, хватит и на троих...

На сей раз уж, ясное дело, это шурин вбил им в голову такую мысль. А как, кстати, его дела? Они уже давно его не видели...

- Вот как, вы что, поссорились?

- О нет! Он в Испании... воюет с Гитлером...

Однако парижанам не разрешили брать на воспитание испанских детей. Я сказал об этом Эмилю, встретив его в венсеннском автобусе. Он тряхнул головой.

- А мы бы это сделали... Они там подыхают ради нас...

Пропаганда здорово обрабатывает этих людей.

Мне пришлось еще разок, поскольку ничего нового не приходило мне в голову, взяться за фильм-интервью с "человеком с улицы" во время мюнхенских дней, и я, естественно, вспомнил об Эмиле. Но на этот раз Эмиля у меня вырезали-то, что он говорил, но правде сказать, не лезло ни в какие ворота. А ведь я еще смягчил его слова... Больше я о нем не вспоминал до самой мобилизации. И вот в каком-то захолустье, недалеко от Меца, - я был лейтенантом пехотного полка, стоявшего в обороне на линии Мажино, - как-то во время обеда по радио Шевалье запел песенку "Мимиль". А я, дурак этакий, все время видел перед собой славную морду Эмиля, его жесткие волосы и вздернутый нос.

Где-то он сейчас, Эмиль? А его шурин-коммунист? Уж этот-то наверняка попал в переплет, когда вернулся из Испании...

Возможностей встретиться становилось все меньше. Не стало велогонок, не было нужды ловить "человека с улицы" и брать интервью о том, как он относится к приезду английского короля или к моде на танец "black-bottom".

Однако мне все же довелось увидеть Эмиля в самый разгар войны, в самую заваруху. Прямо в гуще всей этой мерзости.

После того как мы, удержав позиции на Эне и Уазе, с яростью в душе отступили, подчиняясь приказу. Было это, наверно, 12 или 13 июня. Никогда я этого не забуду. Местечко в Нормандии, в департаменте Эр. Замок Людовика XIV, водная гладь пруда, темные и молчаливые аллеи подстриженных деревьев, большие античные статуи на пилястрах входа. Площадь, запруженная нескончаемыми отступающими обозами, печальные надписи на дверях церкви: "Здесь прошла Жоржетта Дюран"... "Мама, мы двигаемся на Анжер"... И мы в этой каше, вперемешку с драгунами и их повозками, с ранеными, которых увозят в тыл, а боши в одном-полутора километрах, не больше, двигаются по дороге на Эврэ. Сколько времени мы продержимся? Школу сестер-монашенок напротив монастыря лекари заняли под лазарет, и мы должны были позавтракать с ними, потому что походная кухня... да что говорить! Походной кухни уже не было.

Стояла жара, тяжелая, душная, сквозь свинцовое небо иногда прорывались яркие краски июньского дня, но тут же меркли, и все снова мрачнело. Во дворе, под невысокими деревьями, стоял длинный деревянный стол. Ели все вместе: врачи, несколько офицеров, в дальнем углу сержанты, санитары и раненые-не разбирая чинов, все те, что могли сидеть за столом, они ждали, пока за ними приедут санитарные машины. Молоденькая монашка, вся в белом, в своем огромном чепце, сновала среди нас, разнося тарелки, помогая поварам, здороваясь с офицерами, и, придерживая руками юбку, перепрыгивала через груду оружия, сваленного как попало в углу.

Немецкая артиллерия била над нашими головами. Должно быть, они обстреливали дорогу, идущую из города.

Был тут один солдат-должно быть, солдат? - с обнаженным торсом, гипсовой повязкой, кое-как наложенной на левое плечо и руку, висевшую на марлевой перевязи, лицо его обросло трехдневной щетиной. Когда он окликнул меня: "Мсье Жюлеп", я так и подскочил. Теперь я был лейтенант Вандермелен, кто же мог?..

- Вы меня не узнаете!.. Дорен, брат Ивонны...

- Как, Эмиль, вот это да!

Он рассказал мне, что находился в группе волонтеров кавалерийского дивизиона. После Дюнкерка им дали слишком мало танков, впрочем, сам он сидел за рулем "Гочкиса"...

- Его не сравнишь с "Птит Рен", верно, Эмиль?

Он лишь слабо улыбнулся в ответ. Наверно, у него сильно болело плечо. Он то и дело машинально протягивал правую руку и дотрагивался до гипса. Оказывается, он прибыл из окрестностей Рамбулье, его группа волонтеров обстреливала дорогу из пулеметов... после ухода армии...

- Просто чудно... Рамбулье... Сколько раз мы мотались туда на великах... я и Розетта...

Он не знал, что с Розеттой и детьми, быть может, они все еще в Панам, под самым носом у бошей... а может, и того хуже, бредут куда-то по дорогам, как и... Где-то неподалеку разорвался снаряд. Я не дослушал продолжения, меня позвал капитанвоенврач. Собрались, чтобы обсудить обстановку. Ходило множество слухов. Американцы намерены вступить в войну, русские атаковали бошей, а в Париже теперь коммунизм... Люди повторяли все слухи, ничему не веря, и глядели друг на друга, стараясь понять, что думают об этом другие. То был первый день, когда мы так ясно осознали свое поражение. В погребке здесь хранилось доброе вино, не оставлять же его фрицам, ведь они и пить-то не умеют.

- Как же вы хотите, чтобы рабочие в Париже это поняли? - сказал капитан-военврач, довольно молодой толстяк с усами щеточкой. - Представьте себе, что Торез входит туда вместе с германской армией...

Вот тут Эмиль и подал голос. Не очень громко. Несколько сдержанно. Но решительно.

- Когда я находился на подступах к Рамбулье, - сказал он, - знаете, мсье Жюлеп, перед замком президента... мы нацелили свои пулеметы и винтовки на дорогу... Боши еще не подошли, но без конца прибывали парижане, с каким-то немыслимым оружием в руках... жутким старьем... потом появились группы рабочих, целые заводы, люди узнавали друг друга... Они говорили с нами, проходя мимо. Рабочие с "Сальмсона"... потом с "Ситроена"... И вдруг-кого же я вижу? Моего шурина и его жену, только подумайте! Тут уж они нам порассказали... На их заводе, и у "Рено" тоже, когда рабочие узнали, что боши скоро войдут в Париж, они хотели все разгромить-машины, станки, поджечь свои дома... АН нет! Как бы не так! К ним послали жандармов, и те угрожали, что откроют по ним огонь... Они ничего больше не понимали, скажу я вам... Сохранять машины для бошей-можете себе представить? Теперь уже никто ничего не понимает, ровным счетом ничего!

Как и все, повернувшись к Эмилю, я смотрел на него. В глазах у него стояли крупные слезы.

На этот раз, когда его увезла санитарная машина, я подумал, что вряд ли доведется мне еще раз его увидеть. А потом позже я встретился в Марселе с голубоглазой Ивонной, туда эвакуировали ее газету. Немало воды утекло к тому времени. В окно слышались голоса ребятишек, певших: "Маршал, маршал... вот и мы!"