Н Ляшко - Минучая смерть

— Поняла? Тссс… слушай…

Вновь шуршали слова, и вновь Саша обмирала: «Вот почему он не подходил к дому! Вот какой зарок у него!»

— Надо скорее, слушай…

Сашины руки высохли под пиджаком на широкой спине, она обхватила ими близкую жаркую шею. Федя отвел их.

— Не надо, притти могут, И тебя и мать будут допрашивать. Матери ни слова, будто ничего не знаешь, а сама запомни: познакомились мы прошлым годом на рождестве, на главной улице. Я увязался за тобою, проводил тебя, стали видеться, гулять. Весною поссорились, ты не выходила ко мне. На пасху я зашел с каким-то человеком. Онквартиру снимать, а я - так, чтоб матери глаза отвести и помириться с тобою. Поняла? Ну, повтори, нет, повтори…

Ну, когда познакомились? Где? Вот, дальше…

Саша шевелила губами, гладила Федю, слышала, как подрагивает он от нетерпения, и прижала к его лбу ладонь. Мать два раза окликнула ее и наконец вышла с лампой:

— Да с кем ты тут шепчешься?

Федя опустил руки и отвернулся, но старуха узнала его и улыбчиво заворчала:

— Во-от, нашли время секретничать…

Саша обняла ее, легонько втолкнула обратно в комнату п на задвижку заперла за нею дверь:

— Давай выносить.

Федя нашел за карнизом ключ, без света нашарил в типографии корзины, приподнял их - тяжелы - и отстранил Сашу:

— Я сам, открывай двери, да тихо, тихо…

Он тихо выставил корзины в коридор, оттуда перенес их на крыльцо - и во двор. В переулке раздались шаги и голоса. Саша кинулась помогать Феде, исчезла за сараем и вернулась со скамейкой. Федя стал на нее, через забор спустил на руки товарищей корзины, втолкнул в землю ключ от типографии и до хруста обнял Сашу:

— Так помни: больше ни слова, а то запутают. Ну, до завтра… Да убери скамейку и притруси листьями следы.

Саша гладила полу его пиджака и шевелила губами:

— Ты ж осторожно, Федя, Федя…

— Иди, иди…

Шорканье сапога по забору приглушил дребезг разбитого Коростелевым окна. Товарищи подхватили Федю и повлекли к корзинам:

— Жандармы, надо скорее, а то кинутся сюда искать Луку.

— Берите, ну…

Корзины со скрипом врезались в плечи и поплыли к огородам. Со стороны домика темноту прорвал вопль старухи:

— Саша-а-а! Ломятся! Кара-у-ул!

Ворота и калитка сыро гудели под ударами звякающих шпорами ног. Сзади и с боков чавкала земля, чудилось набегающее хриплое дыхание погони, и темнота забилась в глазах…

— Стой! Кто такие?!

— Рабочие с поезда!

— А куда идете?

— На Собачий край. Не тяни, нам с зари на работу.

Твердые голоса, пиджаки и кепки успокоили сторожа.

— Да я разве не понимаю? Только уж больно тут ворье пошаливает.

Потным от натуги спинам стало легче, и корзины закачались в сторону окраины. В глухом, потонувшем в грязи переулке Федя увидел у ворот женщину в платочке и сказал ей:

— Здорово, от Фомы поклон привезли.

— Спасибо, Потап, заходите во двор.

Женщина велела поставить корзины на дрова и почти вытолкала всех за ворота:

— Уходите, да по одному и врозь, врозь…

Федя вышел последним, шепнул товарищам:

— Шагайте, я останусь, — и прижался к забору.

Чавканье грязи под ногами товарищей отдалялось, черные кепки мелькали на мутном зареве далеких огней и по одной скрывались за углами. Федя прошел вдоль домов по одной стороне переулка, затем по другой и опять припал плечом к забору: «Хорошо». Во дворе раздались шаги — и голоса, захрустели корзины, за домом затрещал забор. «Дальше переправляют», улыбнулся Федя. За ворота выбежала женщина и настороженно приблизилась к нему:

— Что, нализался, к забору льнешь?

— Это я, я; остался проверить, не привели ли шпиков, — шепнул Федя, протягивая руку.

Женщина недоверчиво приблизила к нему глаза и хмуро шепнула:

— Здесь живут не маленькие.

— Вижу, — усмехнулся Федя, но женщина оборвала его:

— Напрасно видите. Убирайтесь отсюда, да стороною, стороною…

Федя потупился, передвинул ушедшие в грязь ноги и побрел на фонарь газового завода: «Молодец тетка!»

Окраина утопала в жидком месиве, не шевелилась и уходила в сон. Сквозь окна прорывались мужские голоса, детский плач и выкрики женщин.

Федя месил в мутных полосах света грязь и усмехался Фоме: «Что, чортушка? А ты решеткой пугал. Погоди, наша машина еще застучит».

Из-за угла выплыла мощеная улица. Здесь, в свете фонаря, Федя осмыслил, что беда была над головою, рядом, а теперь ее нет, теперь… Федя вскинул голову и остановился: теперь нет «границы», теперь Саша будет помогать ему…

Ощущение ломоты в намятых корзиною плечах схлынуло, и он выпрямился. Завтра надо поговорить с Фомою и итти на дачи искать новую квартиру. Там типографию можно спрятать так, что никто не найдет. Удача все делала простым, ясным, а мысль, что в доме Саши роются жандармы, что типография ушла из-под их носа, вызывала смех.

Федя крякнул: «Пускай поищут-посвищут!» — и стал думать об отце. Согласится ли он покинуть дом, осокорь и перейти жить в бывшую типографию? Дальше от завода.

Надо посоветоваться: может быть, удобнее старухе и Саше перейти на слободку? Места всем хватит.

Пересекая главную улицу, Федя свернул в фруктовую лавку, купил винных ягод, халвы, яблок и лимон, всю дорогу размахивал кульком и подмигивал темноте: «Спит, небось, а я с миной к нему».

Слободка затихала, только в трактирах и пивных было еще людно. Федя осторожно вошел во двор, вытер у сарая сапоги, на носках поднялся по ступенькам, железкой открыл дверь и зажег лампу. Отец держал руку на зажившей ноге и похрапывал. Федя бесшумно поставил самовар, накрыл стол, выложил на тарелки сласти и подошел к отцу:

— Вставай инжир и халву есть.

Старик глянул на него, протер глаза и вскочил:

— Ой, чего ты забаловал?

Федя заварил чай, налил стаканы и выкрикнул:

— Женюсь!

Старик спустил с кровати ноги:

— Ну-у? Федюк, да комар тебя забодай! Вот это дело о-о, дело-о! А мать-то дуреха не дождалась…

Глаза отца стали влажными. Он сделал вид, будто ожегся чаем, долго дул на блюдце и тихо спросил:

— Что ж, на той, что к заводу прибегала? Белобрысенькая такая…

Федя спрятал улыбку и уныло сказал:

— Нет, та не по нас, с другой познакомился. Не очень чтобы красива, а что сделаешь? Раз на раз не приходится.

Старик насторожился:

— Не очень красива, говоришь?

— Да так себе…

Старик помолчал, хмыкнул и начал мудрить:

— А на что тебе очень красивая? Конечно, покрасивше лучше, а только в красоте подчас один пшик, глупость и фанабер: «Я — красивая!» Возьми, к примеру, покойницу мать. Так себе была, только и того, что все на месте, да улыбалась хорошо, а найди-ка такую. Ага-а… Ни тебе грызни, ни защемки какой, ни грязи, ни лени. А красота что? Видал я, брат, что с красотою бывает. Далеко и ходить не надо. Задорин из механического на красавице женился, а что вышло? Ручки, чертовка, боится пачкать, штукатурится каждый день и боты требует…