Джеймс Хилтон - Утерянный Горизонт

Мэллинсон казался слегка разочарованным таким небрежным восприятием сенсационной для него новости. "Ну, и что ты же собираешься теперь делать?" он спросил.

Кануэй подумал секунду и затем ответил: "У меня нет особой идеи. Скорей всего, ничего абсолютно. В любом случае, что можно сделать?"

"Но только представь себе -- если человек этот и есть Брайант -"

"Мой дорогой Мэллинсон, если бы человек этот был Ниро, в настоящее время это не имело бы никакого для нас значения! Святой или жулик, на протяжении того как мы здесь, наша задача - извлечь все возможное из компании друг друга, и становясь в позу, я не думаю мы каким-то образом поможем ситуации. Если бы я подозревал о том, кто он такой, в Баскуле, то, конечно же, постарался бы связаться с Дели -- это бы было всего лишь гражданской обязанностью. Но сейчас я могу претедовать на то, что я вне служебных обязанностей."

"Не кажется ли тебе, что ты смотришь на это сквозь пальцы?"

"До той поры пока это имеет смысл, меня это не волнует."

"То есть твой мне совет - забыть о том, что я обнаружил, я так понимаю?"

"Забыть об этом ты наверняка не сумеешь, но что я действительно думаю, что мы оба могли бы попридержать этот разовор между нами. Не из попечения о Барнарде или Брайанте или кем бы он ни был, но для того, чтобы сохранить себя от напасти угодить в неприятную ситуацию по возвращению."

"Ты говоришь, мы должны упустить его?"

"Разреши мне представить вопрос в другом виде и сказать, что мы должны оставить удовольствие поймать его для кого-нибудь другого. После того как ты несколько месяцев прожил общаясь с человеком, мне кажется, немного ни к месту идти за наручниками."

"Я не могу с тобой согласиться. Человек этот ни кто иной как вор большого масштаба -- я знаю множество людей которые через него потеряли деньги."

Кануэй пожал плечами. Он восхищался черно-белым кодексом Мэллинсона; этика общеобразовательных школ могла быть грубой, но по меньшей мере, в ней была справедливость. Если человек преступил закон, обезанностью каждого являлось сдать его правосудию -- всегда упираясь на то, что это была та разновидность закона, нарушать которую было запрещено. И закон касающийся чеков и акций и баланса решающим образом являлся таковым. Брайант нарушил его, и хотя Кануэй не особо интересовался делом, у него создалось впечатление, что случай был весьма серьезный. Все, что он знал, заключалось в том, что падение гиганской компании Брайанта в Нью Йорке принесло около ста миллионов долларов потери -- рекордное банкротство даже в мире самих рекордов. Тем или иным образом (Кануэй не был финансовым экспертом) Брайант выкидывал фокусы на Уолл Стрит, и в результате вышел ордер на его арест; его бегство в Европу, и выдача ордеров против него в полдюжине стран.

В конце концов Кануэй сказал: "Что ж, если ты воспользуешься моим советом, то ничего об этом не скажешь -- ни ради него, а ради нас. Конечно, ты можешь тешиться своим открытием, не забывая, однако, о той возможности, что, может быть, это совсем не он."

Однако это был он, и разоблачение наступило в тот же вечер после ужина. Чанг оставил их; Мисс Бринклоу вернулось к своей Тибетской грамматике; трое мужчин изгнанников столкнулись лицом к лицу за кофе и сигарами. Если бы не такт и любезность китайца, разговор за ужином мог бы угаснуть более чем один раз, и сейчас, за его отсутствием последовала весьма тяжелая тишина. Барнард в первый раз обходился без шуток. Было свыше возможностей Мэллинсона относиться к американцу так, как если бы ничего не случилось, и Кануэй осознавал это с ясностью, так же как и то, что Барнард был в четкой уверенности над тем, что что-то имело место.

Внезапно американец выбросил свою сигару. "Я думаю, вы все знаете кто я такой," сказал он.

Мэллинсон покрылся краской как девушка, когда Кануэй ответил в том же тихом тоне: "Да, мы с Мэллинсоном считаем что да."

"Как по-дурацки беспечно с моей стороны оставлять эти вырезки валяться вокруг."

"Временами мы все впадаем в беспечность."

"Да, Вы, однако, довольно спокойны по этому поводу, это уже что-то."

Снова последовала тишина, которую наконец, прервал резкий голос Мисс Бринклоу: "Я уверена, что не знаю кто Вы такой, господин Барнард, хотя должна признаться в своей догадке над тем, что путешествуете Вы инкогнито." Все посмотрили на нее вопросительно, она продолжила: "Я помню, когда господин Кануэй сказал, что наши имена будут напечатаны в газетах, Вы сказали что это Вас не затрагивает. Тогда я и подумала, что Барнард, наверное, Ваше ненастоящее имя."

Зажигая новую сигару, обвиняемый выдал медленную улыбку. "Мадам," в конце концов сказал он, "Вы не только явились умным следователем, но и дали поистине вежливое название моему настоящему положению, я путешествую инкогнито. Вы так сказали, и Вы совершенно правы. Что же до вас, ребята, то в каком-то смысле мне и не жаль, что вы меня обнаружили. До той поры, пока ни один из вас не имел подозрения, все могло бы быть совсем неплохо, но сейчас, считаясь с тем, в какой мы все переделке, смотреть на вас сверху вниз покажется не слишком добрососедским. Вы были так чертовски милы ко мне, что мне не хочется делать много шума. К лучшему или худшему, но скорей всего, нам всем предстоит быть вместе в течении небольшого отрывка времени в будущем, и только от нас зависит помочь друг другу так, как мы только сможем. А насчет того, что случится потом, пусть это утряхивается само по себе, я так полагаю."

Все это показалось Кануэйю настолько благоразумным, что он глянул на Барнарда с значительно возросшим интересом, и даже -- не смотря на то, что в данный момент это было ни к месту -- с тенью искренной признательности. Было любопытным представить этого большого, мясистого, добродушного мужчину, который выглядел, скорее, по-отцовски, в роли крупнейшего мирового мошенника. Он куда больше напоминал тот тип, который, добавь немного образования, мог бы быть популярным директором подготовительной школы. За его веселостью скрывались признаки недавнего напряжения и волнений, что, однако, не означало, что веселость эта была принужденной. Без сомнения, он выглядел тем, кем и был в действительности -- "хорошим парнем" в широком смысле, овца по природе, акула только по профессии.

Кануэй сказал: "Да, я уверен в том, что это - самая подходящая вещь."

После этого Барнард рассмеялся. Это было как если бы он обладал еще более глубокими запасами добродушия которые только сейчас мог черпать. "Мой Бог, но это ужасно странно," раскидываясь в своем кресле, он воскликнул. "Все это чертово дельце, я говорю. Прямо через Европу, Турцию и Персию в это до боли крошечное селение! Полиция по следам не переставая, заметьте -почти что схватили меня в Вене! Поначалу погоня кажется довольно увлекательной, но скоро это начинает действовать на нервы. Хотя в Баскуле я неплохо отдохнул -- в разгаре революции, думал что буду в безопасности."