Фрэнк Йерби - Изгнанник из Спарты

- А как ты их различаешь, Клеон? - усмехнулся Никий. - По рогам?

- О нет, глянусь Аидом! Рога есть у всех беотийцев, Никий. Их любящие жены наставляют им рога с каждым

встречным и поперечным. Если ты когда-нибудь отправишься в Беотию, запомни: умный вид там только у коров. Значит, эта шлюха...

- Совершенно честно обвиняла Аристона... насколько

у нее хватало мозгов. Хотя должен заметить, там не обошлось и без женской ревности... Но вы, наверно, желаете услышать все по порядку, благородные господа?

- Конечно, спартанец! - сказал Клеон.

- Его слова вполне разумны, не правда ли, Клеон?

молвил Никий.

- Согласен, - откликнулся кожевник. - Если б ты был

не праздным аристократом, а трудился в поте лица, как я, Никий, ты бы научился разбираться в людях. Спартанец не лжет. Да и потом в юноше нет никакой извращенности...

сразу видно, что...

- О чем ты теперь думаешь? - резко спросил Никий.

- То, что вы, образованные люди, называете непостижимым, тоже имеет свою стоимость. Например, невинность. Непорочность. Красота... Да, теперь я знаю, что делать с мальчишкой... вернее, с обоими спартанцами, - сказал

Клеон.

В том, что он сделал, проявилась вся его меркантильная сущность: Клеон привел Аристона и Орхомена в Агору, на рынок, и продал в рабство.

Аристон стоял среди рабов, выставленных на продажу, и смотрел по сторонам. Он с удивлением обнаружил, что опять способен чувствовать. Правда, сейчас им владело лишь детское, ничем не прикрытое любопытство. Воистину в мире не было города, подобного Афинам. Проведя юность в скучной, бедной обстановке, ибо аскетизм считался в Спарте достоинством, Аристон оказался совершенно неподготовленным к ошеломляющей красоте аттической столицы. Он был так потрясен, что едва прислушивался к словам Орхомена, который шутливо болтал с потрепанным, жутко уродливым афинянином, напоминающим пьяного сатира; в кошельке у него явно не было ни обола.

- А если б тебе пришлось выбирать хозяина, кого бы ты выбрал? - спросил уродливый афинянин.

- Себя! - сострил Орхомен.

- Хорошо. А если бы это не получилось? - продолжал допытываться лысый, могучий человек с лукаво поблескивавшими темными глазками.

- Тогда бы поэта Эврипида.

- Прекрасный выбор! А можно полюбопытствовать почему?

Аристон больше не слушал Орхомена и безобразного афинянина. Его внимание привлек рассказ старого, высохшего раба, который стоял с ним рядом и шепотом повторял названия всех зданий, запечатлевшихся в его памяти. Он перевел взгляд с Агоры на Керамекус, квартал горшечников, затем на черные, задымленные кузницы, расположенные у подножия горы; потом посмотрел на большой дорический храм Гефеста, бога-кузнеца, чье изображение увенчивало храм. Слева располагалась длинная крытая колоннада, украшенная фресками. Ее называли колоннадой Зевса, и жители Афин собирались там посплетничать, укрываясь от солнца и дождя. Рядом высился храм Аполлона Покровителя, чуть южнее виднелся храм Геры, а рядом, под бдительным оком богини, находился городской архив. Сзади Аристон разглядел Булевтерион, где заседал Совет Пятисот. Затем старик указал ему на круглое здание, называвшееся "фолос", в нем собирались притамеи или комитеты Совета. Каждый состоял из пятидесяти членов одной трибы, а чтобы ни одна триба не захватила власть, она правила Советом всего тридцать семь дней. Дабы граждане не могли подкупить членов притамеи и протаскивать через них нужные законы, очередность устанавливалась жребием, так что ни один из членов комитета не знал, когда он придет к власти.

"Афиняне, - с мрачным смешком сказал себе Аристон, - прекрасно знали человеческую природу!"

За деревянным, временно возведенным помостом, на котором выставили на продажу его, Орхомена и других рабов, находились две большие колоннады. На западной стороне одной из них располагался фонтан Эннеакроноса, а другой своей стороной выходил на Одено, музыкальный театр. Старый раб, с охотой рассказывавший все это Аристо

ну, показал ему на севере Агоры алтарь двенадцати богов, от которого в Аттике велся отсчет всем расстояниям.

- Чуть подальше, - сказал он Аристону, - расположена Стоа Пойкиле, "Разрисованная колоннада" с фресками Полигнота, где изображена битва при Марафоне и запечатлены лица знаменитых людей, принимавших участие в сражении: полемарха Каллимаха, Мильтиада и поэта Эсхила, причем они как живые, а вся картина выглядит так удивительно объемно, что...

Но тут в разговор встрял уродливый афинянин.

- А ты, курсе калон, прекрасный юноша, - обратился он к Аристону, чего ты ждешь от жизни?

Аристон внимательно вгляделся в маску сатира. Зевс свидетель, мужчина был безобразен! Аристон с отвращением и презрением отвел от него свои сверкающие голубые

глаза.

- Я хочу с ней распроститься, - сказал он. Безобразный афинянин улыбнулся. И внезапно его уродство странным образом исчезло. Его лукавые глазки преобразили негармоничные черты лица: по-африкански широкие и плоские нос и губы, высокие скифские или монгольские скулы, жидкую бороденку. Мужчина был прекрасен, ибо в нем жила душа, дух, даймонион.

- Это слишком легко, - ласково возразил он. - Почему бы тебе не попытаться стать ее хозяином, прекрасный

юноша?

Аристон удивленно воззрился на него.

- Стать ее хозяином? Но как?

- Прими ее такой, какая она есть. Ты должен понять, что боль, ужас, страдание, горе - странно, что у такого юного человека все это есть в глазах - тоже иллюзии. Как и почести, богатство и слава. Что счастье в философии, то есть в любви к мудрости, а не в обладании ею, сын мой! Ибо мудрость как женщина: прижми ее к груди, и она окажется такой же каргой, как моя Ксантиппа, хотя - Гера и Гестия свидетельницы! - я даю ей достаточно оснований для ее гневных вспышек. Я ничего не знаю. Я лишь повитуха, как и моя мать, только я принимаю не детей, рождающихся на свет, а идеи. Скажи, почему ты хочешь умереть?

Аристон, ни слова не говоря, глядел на афинянина. На языке вертелся вопрос: во имя черного Аида, какое твое дело? Но горькие восклицания так и застыли на губах. Отчасти Аристона удержало спартанское воспитание, культивировавшее уважение к старшим. Но лишь отчасти. Почему-то Аристон почувствовал, что странному, властному мужчине есть до этого дело, что любой человеческий опыт вызывает у него интерес, участие, жалость и, может быть, даже попытку помочь. Однако, чувствуя, зная это, Аристон все равно не отвечал. Он не говорил, потому что не мог. То, что накопилось в душе, лежало слишком глубоко, за словами или слезами.

- Скажи ему! - свистящим шепотом произнес Орхо-мен. - Я тоже хочу послушать твою версию. Хотя... лучше, наверно, его предупредить... Тебе, видно, на роду написано убивать мудрецов... а он явно мудрец...