Фрэнк Йерби - Изгнанник из Спарты

- Согласен, - сказал Орхомен. - Второе условие?

- Ты выплатишь мне стоимость твоей жены-рабыни из своего жалованья, Орхомен. Я более не намерен делать тебе подарки. Я не буду торопить тебя, но вернуть долг тебе придется. Ну как?

- Согласен, - прорычал Орхомен. - Дальше?

- Мы заходим сейчас в ближайший скрипторий - именно сейчас, пока я еще не видел ее, чтобы тебе не пришло в твою недобрую голову, что я замышляю отнять ее у тебя, - и составляем бумагу в трех копиях - одну ей, другую мне, третью окружному судье, - в которой ты поклянешься именем великой Афины предоставить ей свободу и развод в случае, если ты когда-либо ударишь ее или будешь плохо с ней обращаться. Согласен?

Орхомен окинул его свирепым взглядом.

- Я вижу, ты мне не доверяешь, мой мальчик? - сказал он.

- Скажем так, я хорошо знаю тебя, - спокойно ответил Аристон.

- Что, в сущности, одно и то же, - вздохнул Орхо

мен. - И ты прав. Хорошо! Пошли составлять твою гнусную бумагу!

Девушка - скорее девочка, которой не исполнилось и пятнадцати лет, медленно и робко подошла к ним, и у Аристона перехватило дыхание. Все мысли исчезли, сердце остановилось. Ни в аттическом, ни в дорийском или ионическом наречиях не было подходящего слова, чтобы описать ее красоту. Небесная нимфа - вот все, что он мог придумать. Богиня. Розоперстая Эос, восходящая утром над землей. Сама Афродита, рождающаяся из морской пены. Прекрасная Елена. Ибо именно такой должна была быть Елена, иначе все, что произошло под Троей, лишалось всякого смысла.

Смертная печаль наполнила его душу. "Поздно, поздно, слишком поздно, рефреном звучало в его воспаленном мозгу. - Это восхитительное неземное нежное создание - в руках такой грубой скотины, как Орхомен! Нет!" Клянусь Эросом, Афродитой, самой любовью, нет! Но изменить ничего уже было нельзя. Он отвернулся, пытаясь овладеть собой, скрыть горячую соленую влагу, внезапно наполнившую его глаза. Хрисея перестала для него существовать. Ее просто не было. Ни ее, ни письма у него на груди. Он больше не чувствовал его прикосновения.

Он снова повернулся к ним и сказал, стараясь придать твердость своему голосу:

- Теперь я знаю, как ее назвать, Орхомен.

- Как? - спросил Орхомен. - Я вообще-то думал о Кч-ллиопе.

- Нет. Этого недостаточно. Каллиопа-светлоликая... Верно, но этого мало.

- Ну а как тогда? - спросил Орхомен.

- Клеотера, - прошептал Аристон.

- Клеотера, - задумчиво произнес Орхомен. - Клеотера. - Нежные слоги тяжело перекатывались у него на языке. - Хм-мм... - вдруг он взревел как бык: - Клеотера - Возвышенная Красота! Клянусь Зевсом, это то, что надо! Ты попал в самую точку, мой мальчик! Я знал, что ты что-нибудь придумаешь! Подойди сюда, Клео, познакомься со своим покровителем! Это...

В этот момент все и произошло. С каким-то мягким журчащим звуком, одновременно напоминающим смех и всхлип, новоявленная Клеотера шагнула вперед и бросилась на шею Аристону.

Лицо Орхомена сделалось чернее туч, гонимых по небу Зевсом. Он протянул руку, чтобы оторвать девушку - девушку? Голова у Аристона шла кругом. Эту сребролунную и солнечноликую богиню! - от Аристона. Оба услышали гортанные, типично варварские звуки ее речи; издаваемые кем-либо другим, они были бы ужасны, но из ее уст они звучали как необычная возбуждающая музыка, глубокая и теплая, наполненная радостью, как солнечное лето.

- Мне очень жаль, моя милая, - выдавал из себя Аристон, - но я понимаю только эллинскую речь.

- Ox! - простонала она. Затем она разомкнула свои объятия и отшатнулась от него. Слезы, как прозрачные жемчужины, сверкали на ее голубых глазах, с мольбой смотревших на Аристона.

- Прости меня, мой господин! - прошептала она на ломаном колониальном наречии. - Прости меня, я подумала, что ты один из нас! Твои глаза, волосы, твоя борода...

Орхомен с облегчением расхохотался.

- Ха-ха-ха! - заливался он. - Она приняла тебя за варвара, своего соплеменника! Видишь ли. Клео, и среди нас встречаЮТСЯ светловолосые. Редко, но встречаются. Вот, например, наы величайший герой Ахилл был светловолосым. Л Одиссей так вообще рыжим. Даже в наше время, в Македонии Фракии. Да ты все равно не понимаешь ни слова из того, что я говорю, не так ли?

- Нет, господин мой муж, - сказала Клеотера.

- Да поможет нам Афина! Послушай, Аристон, как ты думаешь, мне когда-нибудь удастся научить ее разговаривать по-человечески?

- Ты хочешь сказать, по-Эллински? Я попрошу Софокла, чтобы он на время одолжил нам Феорис; лучшего учителя нам не найти. Никто не может сравниться с ней по изысканности речи. Даже сама Парфенопа.

- Ну хорошо, при условии, что она не станет учить Клео всем этим грязным гетерским штучкам! Они притворяются,

что любят мужчин, но... Кстати, мой мальчик, насчет этой ссуды - Алет заявится завтра ровно в десять, и я...

- Направь его ко мне, - сказал Аристон.

Он не пошел домой. Он просто не мог. Он был как одержимый. Он бродил по афинским улицам, даже не слыша яростных споров о виновности или невиновности Алкивиада в столь святотатственном осквернении домашних герм. Наконец он остановился; мысли жгли его, как расплавленный свинец, душа корчилась от боли в руках самого безжалостного и умелого палача из всех когда-либо терзавших человека: черной жестокой зависти.

- Я пойду к Парфенопе! - бушевал он. - Напьюсь как сова Афины! Буду спать с...

Его шатало, как будто он уже был пьян. В сущности, он и был пьян. От горького вина душевных мук.

Маленькая начинающая гетера Псилла - разумеется, это не было ее настоящим именем, ибо означало "блоха";

такое прозвище она получила от подруг за свою миниатюрность и живость очень медленно оторвала свои губы от губ Аристона.

- В чем дело, милый? - прошептала она. - Обычно мои поцелуи могут возбудить даже покойника.

- Я не знаю, - пробурчал Аристон. - Наверное, во мне слишком много вина. Нет, слишком много печали.

- Ну ничего, я тебя мигом вылечу! - заявила Псилла и приступила к делу. Но все ее усилия были тщетны.

Наконец она села и удивленно посмотрела на него. Она была очень маленькой и очень привлекательной. Ее соски были подрумянены. От нее исходил очень сильный и насыщенный запах духов. Ему внезапно сделалось дурно.

- Послушай, Псилла, - начал он. Но слова, которые он собирался произнести, застряли у него в горле.

Хрисея стояла рядом и смотрела на них. Она не плакала. Пока. С ней происходило нечто куда более ужасное. Она буквально распадалась на куски, не снаружи, а внутри. Он отчетливо видел этот жуткий процесс самораспада в ее глазах.

Она резко наклонилась, что-то подняла с пола и протянула ему трясущейся рукой. Это было письмо. То самое, что он весь день проносил под туникой. О существовании которого он давно забыл. Которое упало на пол, когда он сдернул с себя хитон.