Адольфо Касарес - План побега

- Я никогда и не считал, что она глупа, - со злостью ответил я.

- Я рад, - сказал он и пожал мне руку. - Она сама первая поняла, что я ее люблю. Она поняла это по тем фотографиям, которые я с нее делал. "Зачем ты так много меня снимаешь, если не влюблен в меня?" - спросила она.

- Какая проницательность! - выдавил я.

- Она не всегда была свойственна ей. Бедняжка ведь сразу поверила в смерть Эладио. Ты не представляешь, что с ней было вчера вечером, когда я рассказал ей об установке!

- Зачем же ты рассказал ей?

- Ужасно, но я ничего не могу скрыть от нее. Ты бы посмотрел, что с ней сделалось! Я никогда не видел ее в такой ярости. Сначала она мне не поверила, потом стала кричать, хохотать как безумная, потому что представила себе эту процедуру переселения взрослого большого человека в никелевую рамку высотой двадцать сантиметров. Она спросила меня, постигаю ли я всю пропасть унизительного смирения, добровольного отказа от радостей жизни, кроющуюся в этом поступке Эладио. Настойчиво повторяла, что Эладио принадлежал к ужасной породе людей, которые много думают, все понимают, ни на что не сердятся, потому что у них нет сердца и они ничего не чувствуют; такие люди не понимают, что сама бредовая мысль поселиться в установке двадцати сантиметров высотой омерзительна. Она твердила, что эти уроды ни во что не ставят ни жизнь, ни естественный порядок вещей, они не способны ни восхищаться красивым, ни ужасаться уродливому. Говорила, что не потерпит, чтобы человеческое существо, даже по доброй воле, и даже такое, как Эладио, удовольствовалось столь жалкой формой бессмертия. Я пытался успокоить ее, объяснив, что Эладио, находясь в своей установке, оказывает на всех нас благотворное влияние. Ты не поверишь: когда я сказал ей, что и ее саму, в ее ссорах со свекровью и Кристиной, он неоднократно успокаивал, она разъярилась еще больше и поклялась, что Эладио недолго осталось издеваться над ней и над Господом Богом.

- Что она имела в виду?

- Ты ведь знаешь, какие они, женщины! При всей своей проницательности, Милена не понимает (и лучше ей этого не объяснять), что изобретение Эладио вовсе не направлено против нее лично.

- И что было дальше?

- Она спросила меня, где установка. Я не хотел говорить, она подошла ко мне вплотную и уже занесла руку, чтобы дать мне пощечину, но вдруг передумала и сказала: "Ладно. Обойдусь без твоей помощи!" Я никогда не видел ее такой решительной, такой красивой, такой одухотворенной. Очень скоро инстинкт привел ее в гостиную. Она рыскала, как голодный зверь, не знаю, как долго, наверное около часа, - я сидел в гараже и обдумывал, как спасти Эладио; когда в гостиной послышался грохот, я понял: упал бюст Галля. Я бросился туда, но было уже поздно. На полу, среди обломков бюста, валялась сломанная установка, а Милана яростно топтала ее ногами. "Мы с ним сражались не на жизнь, а на смерть, - проговорила она задыхаясь. - И кто же победил: Эладио, стараясь сбить меня со следа, или я, стараясь настигнуть его? Я! Я победила! Это был наш последний бой". И она, рыдая, бросилась в мои объятия. Через некоторое время я обнаружил, что у нее жар, и уложил ее в постель. Всю ночь она бредила. Сегодня утром ей полегчало, но я запретил ей вставать. Я обманул ее! Воспользовавшись ее болезнью, я сбегал в гараж, положил установку Маркони в этот вот чемоданчик и уже поместил бы его в банковский сейф, если бы ты не задержал меня.

Взглянув на часы, он безнадежно махнул рукой:

- Уже поздно. Банк закрылся. Домой я С ЭТИМ не могу вернуться. Хорошо, если Милена не отправилась искать меня... Я должен спасти изобретение Эладио!

- Если хочешь, я могу хранить этот чемодан у себя, - предложил я.

Он с облегчением и радостью согласился. Я отправился домой с чемоданчиком (и с запахом, который некоторое время, по глупости, приписывал Диего). Я решил рассказать все только Альберди, но потом понял, что у всех у нас одинаковые права знать обо всем, так что в тот же вечер Альберди, братья Эспаррен, Козел Рауч и я собрались вокруг установки Маркони, почтить память нашего друга.

Кривоногий считает, что у открытия большое будущее и нам нужен человек, который, изучив устройство аппарата, восстановит его. Альберди недоверчиво качает головой. Я приглашаю любого радиоспециалиста, какому случится зайти в наш квартал, взглянуть на установку: в настоящее время она достопримечательность моего скромного жилища. Что до Милены, то она со мной не здоровается, вышла замуж за Диего, и я прекрасно понимаю, что мне лучше ее забыть.

Примечания

Ротарианцы-члены клуба Ротари - международной ассоциации негоциантов, созданной в 1905 г. в Чикаго. Эмблема клуба - зубчатое колесо.

Галенит- свинцовый минерал.

...в клубе Бельграно... - Клуб назван в честь Мануэля Бельграно (1770-1820), аргентинского политического деятеля, участника Войны за независимость, соратника Сан-Мартина. Именем Бельграно назван также район в северной части Буэнос-Айреса.

Маркони - кличка пса - это фамилия итальянского радиотехника Гульельмо Маркони (1874-1937), лауреата Нобелевской премии (1909).

Некочеа - курортный город на побережье Атлантики (провинция Буэнос-Айрес).

Кастильо-де-лос-Леонес-старинный (колониальных времен) замок в Буэнос-Айресе.

Роусон - Роусон Гильермо (1821-1890) - аргентинский врач и политический деятель.

Галль Франц Йозеф (1758-1828) - австрийский врач, анатом; создатель френологии - учении о локализации психических способностей в различных участках мозга.

Гонзага - старинный итальянский род. С 1328 по 1708 г. Гонзага были правителями Мантуи.

Вертис Хуан Хосе де (1719-1799) - испанский политический деятель, в 1778-1784 гг. - вице-король Ла-Платы.

Перевод с испанского В.Петрова, 2000г.

Примечания В.Андреев, 2000г.

Источник: Адольфо Биой Касарес, "План побега", "Симпозиум", СПб, 2000г.

OCR: Олег Самарин, olegsamarin@mail.ru, 20 декабря 2001

Адольфо Биой Касарес. Высший дар

Если по прошествии нескольких лет я захочу представить себе Марго, то память, безнадежно избирательная, опустит досадные подробности, чтобы ярче высветить серебряный смех, бело-розовую кожу, таинственно мерцающие глаза, талию, которую без колебания назову обширной, голубиную душу, невянущую прелесть ее наивности, необъятный зад; но прежде чем наконец перейти к связанной с ней любовной истории, позвольте мне высказать несколько кратких моральных соображений. Сначала истина - потом чувства.

По-моему, воображение - это не столько способность, сколько добродетель. Разве первопричина любой жестокости - не в скудости воображения, препятствующей любому проявлению симпатии, мешающей хотя бы на мгновение поставить себя на место ближнего? Источник эгоизма тоже неподалеку. Кто, ясно сознавая свое ничтожество, добивался бы от окружающих угодничества и лести?