Джойс Кэри - Радость и страх

- Но, Гарри, моя жизнь сложилась не так уж плохо.

- Гм. Сперва этот тип с журналом, потом тот старик, что все основывал новые компании, пока не обанкротился, а теперь вот это.

Собственную жизнь он явно считает образцовой. С одобрением отзывается о Тимоти, у которого теперь большая практика, даже о жене Тимоти, хоть она и отказалась взять его к себе. - Она хорошая жена для врача. Деловая женщина.

Главным лицом в Амбарном доме ему представляется Нэнси. По вечерам, когда она входит в гостиную, он поднимается с кресла. - Садись, милая, отдохни, день у тебя был трудный. И что бы мы без тебя делали.

Нэнси позволяет усадить себя в удобное кресло, подложить подушку, пододвинуть корзинку с шитьем. Она уже и держится, как мать семейства, и выглядит на десять лет старше своих двадцати четырех. Она шьет и вяжет сосредоточенно, с сознанием, что выполняет нужную работу, и время от времени, начиная новый ряд или вдевая новую нитку, с важностью напоминает Табите о каком-нибудь серьезном деле - что белье в отеле пришло в ветхость или что одну из горничных верхнего этажа надо бы сменить.

В разговор вмешивается радио - передают, что в Италии идут ожесточенные бои, английские части медленно наступают на сильно укрепленные позиции противника.

В гостиной покойно, уютно. Потрескивает огонь в камине, сверкая на начищенных щипцах и кочерге. Старик посасывает погасшую трубку и глядит в огонь, морща брови. Он разомлел от тепла, морщины его залегли навечно, как у старой собаки, он, вероятно, ничего не слышал. Табита в съехавших на кончик носа очках вяжет ритмично, не останавливаясь. Нэнси опять берется за отложенное было шитье, резко бросает: "Вот так-то!" и решительно втыкает иглу в материю.

Табита ощущает свое счастье как живое присутствие, исходящее из всего дома, центр которого - Нэнси. Она думает: "Как мне повезло! Как замечательно, что девочка, начав так плохо, теперь исправилась, что она довольствуется этой тихой жизнью и стала такая ласковая. Сердце-то у нее доброе, это ее и спасло". И оттого, что мысли ее, как всегда, о Нэнси, что она все время думает о ней, наблюдает ее, словом, оттого, что она преисполнена нежности к внучке, она говорит недовольно, чуть задыхаясь:

- Дорогая моя, кто же прорезает петли такими огромными ножницами!

- А я маленькие не нашла.

- Вечно ты все теряешь, такая растяпа. Просто не знаю, что с тобой будет.

Пора ложиться спать, и, когда Табита спрашивает: "На молитву останешься?", в голосе ее упрек в вызов. Лишь бы не услышать отказа.

Нэнси улыбается: - Да, конечно. - Она уже не возражает против молитв. Терпит их, как зрелая женщина, из уважения к старикам. Мало того, она говорит: - Скоро начну учить Джеки молиться. Мама пришла бы в ужас, но мне кажется, немножко религии помогает держать детей в узде.

- Это не причина.

- А ты почему молишься, бабушка? Ты на что рассчитываешь?

Но у Табиты нет готового ответа на этот неожиданный вопрос, и она отвечает строго: - Потому что так надо.

Нэнси идет за молитвенником, и улыбка ее говорит яснее слов: "Старенькая, у нее это просто привычка".

А Табита никогда еще не молилась так истово. Но молитва ее - не просьба, это утверждение, вызов. Читая вслух первые слова "Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя...", она смотрит поверх очков на Нэнси и повышает голос, как лектор, словно хочет сказать: "Слушай внимательно, моя милая, и запоминай, пригодится. Узнай правду, пока не поздно. Ты, может, и забываешь бога, но он-то тебя не забудет".

118

В один прекрасный день становится известно, почему Гарри выселили с побережья: городок, где он жил, входил в зону подготовки вторжения. Теперь вторжение в Европу состоялось, и внезапно люди стали понимать, что Германия будет разгромлена. Конец войны несется к Европе с возрастающей скоростью ракеты и с тем же разрушительным эффектом. Огромная, крепкая система усилий и идей, охватившая нации, классы, весь мир в четких отношениях союзников или врагов, провисла и распалась, как паутина, у которой середину выдуло порывом ветра. И миллионы людей, только и мечтавших о том, чтобы война кончилась, оказались одинокими и разобщенными.

Даже смерть Гитлера вызывает смятение умов. Многие в нее не верят. Считают, что этот дьявол в образе человеческом способен и еще что-нибудь выкинуть.

В день Победы в Эрсли жгут костры, вокруг них рука об руку танцуют студенты и заводские работницы, но чуть позже молодых, как и старых, начинают одолевать сомнения. Они спрашивают: "А дальше что? Что теперь с нами будет?" Эта демобилизация не похожа на последнюю уже потому, что последнюю помнят отцы и матери, все, кому сейчас за сорок. На заводах говорят: "Да, рабочих рук не хватает, но так было и в прошлый раз, а потом был и спад, и безработица". Те, кто занят на военных заводах, присматривают другую работу, и все с надеждой и страхом ждут чего-то неизвестного, непредсказуемого.

Армия, распущенная по домам, напоминает не школьников, разъезжающихся на каникулы, а беженцев. В битком набитых поездах едут уже не долготерпеливые солдаты под заботливым присмотром властей, а нервные, беспокойные молодые мужчины в поисках работы, жилья, вынужденные сами о себе заботиться. И подобно беженцам, они легко поддаются панике. Они хватаются за подвалы, за дома-развалюхи; втридорога покупают магазины. Отцы и дети, жившие врозь, спешат воссоединиться, но обнаруживают, что стали чужими и не понимают друг друга. Молодые мужья и жены, неплохо уживавшиеся во время войны, загораются желанием обрести свободу. Суды разбирают десять тысяч дел о разводе. Луис после двух лет брака разводится с женой. Нэнси вдруг приходит к выводу, что должна развестись с Паркином, и тот отвечает ей обратной почтой, что подумывает об этом уже четырнадцать месяцев - с тех самых пор, как родился Джеки.

- Это на него похоже! - восклицает Нэнси. - Ему бы только сказать какую-нибудь гадость. Счастье, что я могу от него избавиться. Такой отец один вред для ребенка.

Паркин только что выписался из госпиталя. Его самолет был сбит в Северной Африке, он уволен на небольшую пенсию и еще не решил, пойти ли по деловой части или поступить в университет. А пока он опять живет с Филлис в Лондоне, и улик для привлечения его к суду более чем достаточно.

Но Табита, хоть и сама настаивала на разводе, пожалела об этом, как только Нэнси подала в суд - это лишь подстегнуло в ней беспокойство, разом пошатнувшее все нормы военного времени. "Какое наслаждение снова чувствовать себя свободной, - говорит Нэнси. - Просто не понимаю, как я могла столько времени терпеть Джо". И едет в Эрсли на вечеринку с коктейлями, где встречает несколько старых партнеров по танцам.