Редьярд Киплинг - Свет погас

- Но ведь порой это и впрямь удается?

- В редчайших случаях, милая, причем лишь со злым умыслом. И даже если вопреки всему что-то удается, это все равно такая малость, а мир так огромен, что разве только одна миллионная человечества не останется равнодушной. Мейзи, пойдем со мной, и я покажу тебе, как велик мир. Работа все одно что хлеб насущный - это ясно само собой. Но постарайся понять, ради чего ты работаешь. Я знаю райские уголки, куда мог бы тебя взять, - хотя бы маленький архипелаг южнее экватора. Плывешь туда по штормовым волнам много недель, и океанская глубь черна, а ты, словно впередсмотрящий, глядишь вдаль изо дня в день, и, когда видишь, как восходит солнце, становится страшно так пустынен океан.

- Но кому же все-таки становится страшно - тебе или солнцу?

- Солнцу, само собой. А в океанской пучине раздается гул, и с небес тоже доносятся какие-то звуки. На острове растут орхидеи, которые смотрят на тебя так выразительно, разве только сказать ничего не умеют. Там, с высоты трехсот футов, обрушивается водопад, и прозрачно-зеленые его струи увенчаны кружевной серебристой пеной; в скалах роятся миллионы диких пчел; и с пальм, глухо ударяясь оземь, падают крупные кокосовые орехи; и ты приказываешь служанке с кожей цвета слоновой кости подвесить меж дерев длинный желтый гамак, украшенный, словно спелый маис, пышными кистями, и ложишься в него, и слушаешь, как жужжат пчелы и шумит водопад, и засыпаешь под этот шум.

- А работать там можно?

- Само собой. Всегда нужно хоть что-то делать. Натягиваешь холст меж пальмовых стволов, а критику пускай попугаи наводят. Если же они затеют драку, ты бросишь в них спелым плодом манго, и он лопнет при падении, брызжа пенистым соком. Таких уголков многие сотни. Поедем - и ты увидишь сама.

- Нет, такой остров мне не нравится. Похоже, что это царство лени. Расскажи про другие места.

- Ну, тогда как тебе покажется красный город, огромный и мертвый, с домами из красного кирпича, где средь камней зеленеют ростки алоэ, а вокруг желтая, как мед, песчаная пустыня? Там, Мейзи, сорок усопших царей покоятся в богатых гробницах, одна великолепней другой. Глядишь на дворцы, улицы, базары, водоемы, и тебе кажется, будто здесь и поныне живут люди, а потом вдруг видишь, как серая белочка в полном одиночестве потирает нос лапкой посреди рыночной площади и павлин, словно изукрашенный драгоценными каменьями, с важностью шествует через резные двери и распускает хвост у ажурного мраморного щита. А вот и обезьянка - маленькая бурая обезьянка бежит через главную площадь напиться из водоема глубиной в сорок футов. Она спускается к воде, цепляясь за лианы, а другая обезьянка держит ее за хвост, чтоб она не упала.

- И это не выдумка?

- Я был там и видел все своими глазами. Потом вечереет, оттенки света мало-помалу меняются, и вот ты словно оказываешься внутри огромного опала. А перед самым закатом солнца, как по часам, в городские ворота врывается ощетинившийся дикий кабан, обнажив клыки и роняя из пасти пену, а за ним весь его многочисленный выводок. Тут ты проворно карабкаешься на плечи безглазого черного каменного истукана и глядишь с высоты, как кабан выбирает себе подходящий дворец для ночлега и вступает туда, помахивая хвостом. Но вот пробуждается прохладный ночной ветерок, пересыпает пески, и становится слышно, как пустыня окрест поет себе колыбельную: "Закрываю глазки я", - и темнота будет окутывать все, пока не взойдет луна. Мейзи, любовь моя, поедем со мною, я покажу тебе весь мир. Он, право, прекрасен, и, право, чудовищен но ничего чудовищного ты не заметишь, - и глубоко безразличен к нашим картинам, которым мы оба посвятили жизнь, безразличен решительно ко всему: в нем всякий занят только своими заботами да предается любви. Поедем со мной, и я научу тебя готовить винный напиток с пряностями, и подвешивать гамак, и... поверь, я научу тебя тысяче дел, и ты сама узнаешь, какие бывают краски, и мы вместе изведаем, что такое любовь, и тогда, быть может, нам будет дано создать что-нибудь достойное. Поедем же!

- Но ради чего? - спросила Мейзи.

- Да разве можешь ты сделать что бы то ни было, если ты не видела ровно ничего или по крайней мере всего того, что без труда могла бы увидеть? И ведь я люблю тебя, моя дорогая. Поедем со мной. Здесь тебе делать нечего, здесь ты всем чужая, и в жилах твоих есть примесь цыганской крови - это по лицу видно. А я... самый запах соленых морских просторов меня волнует. Давай поплаваем в открытом море и будем счастливы!

Говоря это, он вскочил на ноги и, стоя в тени, которую отбрасывала пушка, смотрел на девушку. Короткий зимний вечер уже угас, и зимняя луна, незаметно для них, взошла над тихим морем. Серебристая песчаная кромка отмечала ту границу, которой достигал прилив, покрывая отмели невысокими илистыми дюнами. Ветерок замер, наступила мертвая тишина, только где-то вдали слышно было, как пасущийся осел хрустел мерзлой травой. В воздухе, пронизанном светом луны, разнеслись приглушенные звуки, частые, как барабанная дробь.

- Что это? - встрепенувшись, спросила Мейзи. - Будто чье-то сердце бьется. Но где?

Дик до того рассердился, когда его мольбы были так грубо прерваны, что не сразу мог спокойно ответить и долго прислушивался к звукам, которые потревожили тишину. Мейзи, по-прежнему сидя под пушечным жерлом, смотрела на него с испугом. Ей так хотелось, чтобы он вел себя благоразумно и перестал будоражить ее своими заморскими фантазиями, такими понятными и вместе с тем непонятными ей. Но когда он начал прислушиваться, она поразилась неожиданной перемене в его лице.

- Это пароход, - сказал Дик, - пароход с двумя винтами, сколько можно определить на слух. Отсюда его не видно, но, похоже, он проплывает где-то у самого берега. Ага! - воскликнул он, когда красная ракета пронзила мглу. Такой сигнал дается, когда оставляют за кормой Ла-Манш.

- Неужели кораблекрушение? - спросила Мейзи, не понимавшая смысла его слов.

Дик, не отрываясь, смотрел на море.

- Кораблекрушение! Какой вздор! Просто пароход сообщает о своем отплытии. Красная ракета с полубака - а вот загорелся зеленый фонарь на корме, и еще две красные ракеты с капитанского мостика.

- Что же все это значит?

- Просигналил пароход линии "Скрещенные ключи", совершающий рейс в Австралию. Но какой же именно пароход? - Голос Дика звучал теперь совсем по-иному, казалось, он разговаривал сам с собой, и Мейзи это показалось обидным. На мгновение лунный свет пронизал мглу и осветил длинные, темные борта парохода, который медленно выходил из Ла-Манша. - Он четырехмачтовый трехтрубный - и осадка у него глубокая. Стало быть, это либо "Барралонг", либо "Бхутия". Но нет - у "Бхутии" более крутые обводы. Ясное дело, что "Барралонг", он уходит в Австралию. Уже через неделю над ним воссияет Южный Крест - какое счастье привалило старому корыту! Вот это счастье!