Редьярд Киплинг - Свет погас

- А я хотела бы, - сказала она, прерывая наступившее молчание, когда-нибудь повстречаться с тобою снова. Ты тоже хотел бы этого?

- Да, но было бы лучше, если бы ты... ты... пристрелила меня там... у волнореза.

Мейзи взглянула на него с изумлением, широко раскрыв глаза. Неужели это и впрямь тот мальчик, который всего десять дней назад украсил рога Мемеки бумажным колпаком и в таком виде гнал бородатую тварь на всеобщее посмешище! Но она тут же потупилась: нет, не тот.

- Будет тебе глупости болтать, - сказала она укоризненно и тотчас, руководимая чисто женским чутьем, уклонилась от прямого разговора, сама перейдя в наступление. - Ты только о себе думаешь! А вообрази, каково было бы мне, если б эта ужасная штука тебя прихлопнула! Мне ведь и без того нелегко.

- Это почему же? Потому что ты расстаешься с миссис Дженнетт?

- Нет.

- Тогда, выходит, - со мной?

Она долго не отвечала. А Дик не смел поднять на нее глаз. В этот миг он почувствовал, хоть и сам не знал этого, как много значили для него последние четыре года, и чувство это было для него тем мучительней, что он не находил слов.

- Не знаю, - сказала она. - Но мне кажется, это так.

- Мейзи, ты не можешь не знать. Ведь я знаю наверняка.

- Пойдем домой, - робко попросила Мейзи.

Но Дик и не помышлял об отступлении.

- Я не умею говорить всякие такие слова, - сказал он с мольбой, - и мне очень стыдно, что я дразнил тебя на днях, ну, когда гонял Мемеку. Но теперь совсем другое дело, неужели ты не понимаешь, Мейзи? И ты могла бы прямо сказать мне, что уезжаешь, а то вот мне пришлось допытываться.

- Нет, не пришлось. Ведь я же сказала. Ну, Дик, какой толк огорчаться?

- Никакого. Но мы дружили столько лет, и я сам не знал, как много значит то, что я к тебе чувствую.

- А мне сдается, ничего ты не чувствовал.

- Да, не чувствовал. Но теперь... теперь еще как чувствую. - Он перевел дух. - Мейзи, милая, пожалуйста, скажи, что ты тоже чувствуешь.

- Чувствую, взаправду, чувствую. Но теперь это все равно.

- Почему же?

- Потому что я уезжаю.

- Да, но ты только обещай меня помнить. Только скажи - ладно?

Во второй раз Дику уже легче было вымолвить слово "милая". Дома и в школе жизнь не баловала его привязанностями, ему приходилось самому, чутьем, их отыскивать. И вот он схватил маленькую ручку, чумазую от порохового дыма.

- Обещаю, - произнесла Мейзи торжественно, - но если я чувствую, то и обещать незачем.

- А все же ты чувствуешь?

Впервые за последние минуты глаза их встретились и сказали все то, чего сами они сказать не могли...

- Ну, Дик, не надо! Прошу тебя! Это можно было раньше, когда мы здоровались по утрам, но теперь ведь все совсем по-другому!

Мемека глядел на них, держась на почтительном расстоянии. Он частенько видывал, как эти двое, которых он считал своей собственностью, ссорились меж собой, но ни разу еще не видел, чтоб они целовались. Желтый мак оказался сообразительней и одобрительно кивнул головкой. Поцелуй в обычном смысле слова не удался, но ведь поцелуй этот был первым, которым они обменялись, если не считать тех, которыми они обменивались по обычаю, и потому он открыл им новые неизведанные миры, и каждый из этих миров был так прекрасен, что они забыли о всех прочих мирах, а в особенности о том, к какому времени нужно вовремя возвращаться к чаю, и сидели недвижные, держась за руки и не произнося ни слова.

- Теперь ты уже не сможешь забыть, - сказал наконец Дик. Щека его горела жарче, чем после ожога от выстрела.

- Я не забыла бы все равно, - сказала Мейзи; они взглянули друг на друга и увидели, что оба они уже не те, ведь всего лишь час назад они были просто друзьями, а теперь каждый преобразился, стал чудом и непостижимой тайной. Солнце меж тем уже клонилось к закату, и вечерний ветерок овевал береговые излучины.

- Мы давным-давно опоздали к чаю, - сказала Мейзи. - Пора домой.

- Обожди, сперва расстреляем остатки патронов, - возразил Дик.

Он помог Мейзи спуститься от форта к морю, хотя она вполне могла бы сбежать вниз и сама. Не уступая ему в серьезности, она приняла его грязную руку; он неловко наклонился к ней; Мейзи отдернула руку, и Дик покраснел до ушей.

- Какая красивая у тебя ручка, - шепнул он.

- Фу! - сказала Мейзи с коротким смешком, который выражал удовлетворенное тщеславие.

Она стояла теперь вплотную к Дику, а он напоследок зарядил револьвер и принялся палить в морскую даль, воображая, будто защищает Мейзи от всех зол мира. Лужа в отдалении, на илистом берегу, отразила последние лучи солнца и превратилась в грозно пылающий багряный круг. Когда Дик поднимал револьвер, сияние на миг ослепило его, и он вдруг осознал, какое это непостижимое чудо, что он стоит подле Мейзи, которая обещала помнить о нем всегда, сколько бы времени ни прошло с того дня, когда... Ветер крепчал, от его резкого порыва длинные черные волосы девочки застлали лицо Дика, а она все стояла, положив руку ему на плечо, звала этого "негодника" Мемеку, и вдруг, на мгновение, он очутился во тьме - и тьма эта опаляла. Пуля протяжно запела, уносясь в пустынную морскую даль.

- Ну вот, из-за тебя я промазал, - сказал он, тряхнув головой. - Да и патрон-то был последний. Ладно, бежим домой.

Но они не побежали. Они шли очень медленно, рука в руке. И не было им решительно никакого дела до отвергнутого Мемеки с двумя патронами в брюхе, пускай хоть взорвется или просто рысцой бежит вслед: ведь они обрели, как великое наследие, бесценное сокровище и приняли его со всею мудростью, какая только доступна детям.

- А я буду... - с пылкостью начал Дик. Но тотчас же прервал себя: Право, я сам не знаю, кем буду, я ведь срежусь на всех экзаменах, но зато я умею рисовать злые карикатуры на учителей. Ого! Ого-го!

- Тогда будь художником, - предложила Мейзи. - Ты всегда смеешься надо мной, когда я пробую рисовать, поделом же тебе самому.

- Вовсе я над тобой не смеюсь и никогда в жизни не стану, делай что хочешь, - возразил он. - Я буду художником, и все еще увидят, на что я способен.

- Художникам всегда не хватает денег, ведь правда?

- У меня есть собственные доходы, сто двадцать фунтов годовых. Мои попечители говорят, что я получу их, когда достигну совершеннолетия. Что ж, для начала хватит.

- А я вот богатая, - сказала Мейзи. - Когда мне исполнится двадцать один год, я стану получать ежегодно триста фунтов. Потому-то миссис Дженнетт спускает мне то, чего не спустит тебе. Но все-таки жаль, что нет у меня родных - ни папы, ни мамы.

- У тебя есть я, - сказал Дик, - до гробовой доски.

- Да, у меня есть ты, а у тебя я, - да, до гробовой доски. Я так рада, просто слов нет.

Мейзи крепко сжала его руку. Вокруг сгущались ласковые вечерние сумерки, и Дик, различая лишь щеку Мейзи да ее длинные ресницы, окаймлявшие серые глаза, осмелел настолько, что у самых дверей дома решился наконец вымолвить те слова, которые вот уже целых два часа вертелись у него на языке.