Ганна Кралль - Опередить Господа Бога

В апреле 1943 года "Вацлав" вручает Антеку из штаба ЖОБа приказ полковника Монтера, в котором "приветствуется вооруженное выступление варшавских евреев", а затем сообщается, что АК будет пытаться форсировать стены гетто со стороны Бонифратерской и Повонзок.

"Вацлав" до сих пор не знает, попал ли этот последний приказ в гетто, но, видимо, попал - ведь Анелевич говорил что-то о предполагаемой атаке, и на ту сторону даже послали одного парня, который не дошел (его сожгли на Милой, целый день слышно было, как он кричал), да и когда Анелевич получил этот приказ, к нему на мгновенье вернулась надежда, хотя остальные сразу сказали, что ничего из этого не выйдет, там никому не прорваться.

На Милой кричал обожженный парень, а с другой стороны стены, на мостовой, лежали трупы двоих ребят, которые должны были подложить 50 килограммов взрывчатки под стену гетто. Збигнев Млынарский - подпольная кличка "Крот" - говорит, что именно это сыграло роковую роль. Что погибли сразу оба, и больше некому было подобраться с взрывчаткой к стене.

- Улица была пуста, немцы стреляли в нас со всех сторон, пулемет, прежде обстреливавший гетто с крыши больницы, перенес огонь на нас; за нами, на площади Красинских, стояла рота СС, так что пришлось взорвать мину, которая должна была разворотить стену, - мина разорвалась на улице и разнесла в клочья тела этих наших двоих ребят, - и мы стали отходить.

- Сейчас, - говорит Млынарский, - я знаю, как следовало поступить: надо было войти в гетто, поджечь взрывчатку изнутри, а наши люди ждали бы с другой стороны и выводили повстанцев.

Только - если хорошенько подумать - сколько бы их вышло? Десятка полтора, не больше. Да и вообще, захотели ли бы они выйти?

- Для них, - продолжает Млынарский, - это было делом чести. Хоть и поздно, но все же они совершили этот печальный акт. И правильно поступили так по крайней мере честь была спасена.

Абсолютно то же самое говорит Генрик Грабовский, в квартире которого Юрек Вильнер прятал оружие и который потом вызволил Юрека из гестапо:

- Эти люди отнюдь не стремились остаться в живых, и надо поставить им в заслугу, что они способны были здраво рассуждать и решили погибнуть в борьбе. Все равно и так смерть, и эдак, уж лучше умереть с оружием в руках, чем в унизительной покорности.

Грабовский сам это понял - что лучше погибнуть в борьбе, - когда его задержали возле гетто, откуда он выходил с пачкой писем от Мордки 1. ("Простите, - поправляется пан Генрик, - от Мордехая, как-никак звание и выполняемые обязанности заслуживают уважения". ) Да, когда его поставили к стене и дуло было перед ним... примерно вот так, на высоте той хрустальной вазы в серванте, он подумал: "Укусить, что ли, этого шваба или выцарапать глаза... " (К счастью, среди немцев был "синий" 2, Вислоцкий, которому он сказал: "Хорошо, пан Вислоцкий, делайте свое дело, но знайте: я не один, как бы у вас потом не вышло неприятностей... " - и Вислоцкий мгновенно все понял, и Грабовского отпустили. )

1 Мордка, или Мордехай, - Анелевич.

2 "Синяя полиция" - бытовое название полиции в период оккупации.

Мордку Грабовский знал давно, еще с довоенных времен. "Это ж наш парень, с Повислья. В одной компании были, если требовалось кому-нибудь рожу набить или посчитаться с ребятами с Воли или Верхнего Мокотова всегда ходили вместе".

Что мать Анелевича, что мать Грабовского - одинаково бедствовали, одна торговала рыбой, другая - хлебом, и хорошо, если за день удавалось продать десять буханок, сорок булочек да пару пучков петрушки.

Еще тогда, на Повислье, видно было, что Мордка умеет драться, поэтому Грабовский нисколько не удивился, встретив его в гетто уже как Мордехая, наоборот, ему это показалось совершенно естественным: кому ж другому быть вожаком, как не их человеку, парню с Повислья. (Мордехай сказал ему тогда, что передать ребятам в Вильно: пусть собирают деньги, оружие и здоровых, решительных молодых ребят. )

Грабовский был до войны харцером, его товарищей из старшей группы расстреляли в Пальмирах 1, пятьдесят человек, всех до единого, а он остался жив и теперь получил от своего харцерского руководства приказ ехать в Вильно и подымать евреев на борьбу.

В Колонии Виленской Грабовский познакомился с Юреком Вильнером. Там был монастырь доминиканок, настоятельница прятала у себя нескольких евреев. (Я сказала своим монахиням: "Помните, Христос говорил: нет выше любви к Богу, чем тогда, когда отдаешь жизнь свою за друзей своих". И они это поняли...)

Юрек Вильнер был любимцем настоятельницы - голубоглазый блондин, он напоминал ей угнанного в неволю брата. Они часто беседовали - она ему говорила о Боге, он ей - о Марксе, и, уезжая в Варшаву, в гетто, откуда ему уже не суждено было вернуться, Юрек оставил ей самое дорогое, что имел: тетрадь со стихами. Он записывал туда все самое любимое и самое, как ему казалось, важное, и эту тетрадь в коричневой клеенчатой обложке, с пожелтевшими страницами, исписанными рукой Юрека (это она придумала ему такое имя), настоятельница сохранила до сегодняшнего дня. "Много чего испытала эта книжка. Налет гестапо, лагерь, тюрьму - мне бы хотелось перед смертью отдать ее в достойные руки".

Из тетради Юрека Вильнера

Брось - брось - брось - брось - видеть то, что

впереди, (Пыль - пыль - пыль - пыль - от шагающих

сапог!) Все - все - все - все - от нее сойдут с ума,

И отпуска нет на войне!

Ты - ты - ты - ты - пробуй думать о другом,

Бог - мой - дай - сил - обезуметь не совсем!

(Пыль - пыль - пыль - пыль - от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне!

Для - нас - все - вздор - голод, жажда, длинный путь,

Но - нет - нет - нет - хуже, чем всегда одно

(Пыль - пыль - пыль - пыль - от шагающих сапог!)

Отпуска нет на войне! 2

1 Пальмиры - местность под Варшавой, где производились массовые расстрелы.

2 Из стихотворения Р. Киплинга "Пыль" в переводе А. Оношкович-Яцыны.

Итак, Грабовский познакомился с Юреком в Колонии, и когда Юрек приехал в Варшаву, он поселился у Грабовского на улице Подхорунжих. Все евреи из Вильно, приезжая в Варшаву, поначалу останавливались у Грабовского, и он первым делом отправлялся с ними на базар, чтобы купить более или менее подходящую одежду. Тогда были в моде лыжные шапочки с маленьким козырьком и наушниками, но они не годились - каким-то странным образом подчеркивали носы - и поэтому Грабовский говорил: "Кепки - пожалуйста, шляпы пожалуйста, но эти лыжные - ни в коем случае!" И еще учил их, как себя вести, даже походку исправлял, чтоб ходили "без еврейского акцента".

Грабовский тогда сделал любопытное наблюдение: чем больше человек боялся, тем некрасивее становился - черты его как-то искажались. А вот те, что не боялись - например, Вильнер, Анелевич, - были по-настоящему красивые ребята, и выражение лица у них было совсем другое.