Ганна Кралль - Опередить Господа Бога

Как представитель ЖОБа на арийской стороне (Грабовский только потом, уже после войны, узнал, какую Вильнер выполнял миссию; в то время люди предпочитали знать как можно меньше, чтобы не проговориться на допросе), Юрек поддерживал постоянный контакт с "Вацлавом" и офицерами и, если не мог всего, что от них получал, забрать в гетто, оставлял часть у Грабовского или у босых кармелиток на Вольской: то револьверы, то ножи, то немного тротила. Монастырский устав у кармелиток тогда еще не был таким строгим, как сейчас, и им разрешалось показывать посторонним лица; Юрек, натаскавшись тяжестей, отдыхал у них на раскладушке за ширмочкой в исповедальне. Теперь я сижу в этой же исповедальне по одну сторону черной железной решетки, а мать настоятельница - в нише, в полутьме - по другую, и мы говорим о том, как почти целый год через их монастырь перебрасывали оружие для гетто. Не вызывало ли это каких-нибудь колебаний, сомнений? Мать настоятельница не понимает...

- В конце концов, оружие - в таком месте?!

- Может, вы насчет того, что оружие служит для убиения людей? спрашивает мать настоятельница. Нет, это ей не приходило в голову. Она только думала, что хорошо бы Юрек, когда утке использует это оружие и настанет его последний час, успел раскаяться и помириться с Богом. Даже просила, чтоб он ей это пообещал, и сейчас спрашивает у меня, как я считаю, он помнил о своем обещании, когда выстрелил в себя в бункере на Милой, 18?

Когда Юрек и его товарищи наконец использовали оружие, небо в той части города стало сплошь красным и отсвет достиг даже привратницкой монастыря. Поэтому именно там, а не в часовне собирались по вечерам босые кармелитки и читали псалмы (Но за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание, Восстань, что спишь, Господи!) и настоятельница просила Бога, чтобы Юрек Вильнер принял свою смерть без страха.

Итак, Юрек собирал оружие, а Грабовский, со своей стороны, энергично помогал ему пополнять запасы. Однажды он раздобыл несколько сот килограммов селитры и древесного угля для взрывчатки (купил у Стефана Оскробы, владельца аптекарского магазина на площади Нарутовича), а в другой раз 200 граммов цианистого калия, который евреи хотели иметь при себе на случай ареста. Цианистый калий - такие маленькие серо-голубые таблетки - пан Генрик сперва испробовал на кошке. Соскоблил чуть-чуть, насыпал на кусок колбасы, кошка мгновенно сдохла, так что пан Генрик со спокойной душой отдал таблетки Вильнеру. У пана Генрика было свое профессиональное честолюбие (он держал лавчонку с салом и мясом), и он не мог продать товарищу недоброкачественный товар.

Генек-"Сало" - такая была у Грабовского подпольная кличка - и Юрек Вильнер очень дружили. О чем только они не разговаривали, лежа на одном тюфяке (на кровати спала жена пана Генрика с дочкой, а под кроватью лежали свертки с ножами и гранатами). О том, что холодно, что хочется есть, что кругом убивают и риск все растет. "Что же касается интеллекта, - вспоминает пан Генрик, - то у Юрека был философский склад ума, и мы часто рассуждали, зачем это всё, и взгляд на жизнь у него был широкий, общечеловеческий".

Из тетради Юрека Вильнера

А через день - мы уже не встретимся

А через неделю - не поздороваемся

А через месяц - забудем друг друга

А через год - мы друг друга уже не узнаем

А сегодня ночи крик взмыл над черной рекой

Как будто я гроб приоткрыл рукой

Слушай - спаси меня

Слушай - люблю тебя

Слышишь...

Слишком уже далеко

В самом начале марта 1943 года Юрека Вильнера арестовало гестапо.

- Утром в тот день, - говорит адвокат Волинский, - я был у него на Вспульной, а в два немцы окружили дом и взяли его с документами и оружием.

У нас существовал неписаный закон: кто попадется, должен молчать по крайней мере три дня. Если потом сломается - никаких претензий не будет. Юрека Вильнера мучили целый месяц, но он никого не выдал, не назвал ни контактов, ни адресов, хотя знал множество - и на той стороне, и на арийской.

В конце марта он чудом бежал, но вернулся в гетто. Ни для какой работы Юрек уже не годился: у него были отбиты ступни, и он не мог ходить.

Чудо-побег, о котором рассказал адвокат Волинский, организовал Генек-"Сало". Он узнал, что Юрек в лагере в Грохове, прокрался туда болотами, вызволил друга и забрал к себе домой.

У Юрека были изуродованы ногти, отбиты почки и ступни, его пытали каждый день, и однажды он замешался в группу приговоренных к расстрелу в надежде на скорый конец. Но группу отвезли на работу в Грохов; там его и отыскал Грабовский.

Выхаживали Юрека все - Грабовский, его мать, его жена; смазывали чем-то ногти, отслаивающиеся от пальцев, и давали порошки, от которых моча становилась синей, и наконец Юрек окреп, и тут он заявляет, что хочет вернуться в гетто. А Грабовский ему говорит: "Юрек, зачем, я тебя увезу в деревню... " А Юрек твердит, что должен вернуться. А Грабовский ему на это: "Я тебя там так спрячу, увидишь: до конца войны не найдут... "

Они даже не попрощались. Когда товарищи пришли за Юреком, Грабовского, как нарочно, не было дома. А едва в гетто вспыхнуло восстание, пан Генрик сразу понял, что для Юрека это конец. Что из этой переделки ему уже не выкарабкаться. Не из переделки, вернее, а из той трагедии, которая произошла.

И в самом деле, так оно и случилось, - а из одного из последних донесений ЖОБа можно узнать, что именно Юрек дал сигнал к самоубийству 8 мая в бункере на Милой, 18.

"В связи с безнадежностью положения, чтобы не попасть к немцам в руки живыми, Арье Вильнер призвал повстанцев покончить жизнь самоубийством. Первым Лютек Ротблат застрелил сначала свою мать, а потом себя. В убежище погибло большинство членов Боевой еврейской организации с ее руководителем Мордехаем Анелевичем во главе".

После войны пан Генрик (сперва у него была авторемонтная мастерская, потом такси, а потом он работал в транспортной системе в должности инженера) часто размышлял о том, правильно ли он поступил, позволив другу уйти. В деревне Юрек бы наверняка подлечился, набрался сил... "Но опять же, если б выжил, не был ли бы он на меня в обиде? Скорей всего не мог бы мне простить, что остался жив, и вышло б еще хуже... "

Из тетради Юрека Вильнера

Ну что ж, придется еще немного...

Вечно мне кто-нибудь все испортит,

петлю перережет.

Вчера уже смерть у меня побывала,

сердце стучало все реже,

кровь остывала.

Мне ложку подносят,

ложечку жизни.

А я не хочу, не могу это пить,

меня сейчас будет тошнить.

Я знаю, что жизнь - это полная чаша,

а мир наш прекрасен и добр,

но жизнь больше кровь мою не согревает,

она только в голову мне ударяет.

Спасает других, а меня убивает...