Кобо Абэ - Вторгшиеся

S.-ко, встречаясь со мной в фирме, теперь не здоровалась. Я пытался затеять с ней разговор, но она всякий раз ловко уклонялась. Недели через две она вообще ушла из фирмы. А я продолжал ее любить.

За мной всегда следили и после того, как я возвращался домой. Во всяком случае, тронувшаяся умом женщина никогда не покидала квартиры. Первое время она пыталась кокетничать со мной (ей было все равно, с кем это делать, она кокетничала всегда, даже с кем-то невидимым), но, поняв, что я не собираюсь отвечать на ее заигрывания, резко изменила свою позицию и превратилась в лютого врага. Девушка по-прежнему демонстрировала мне свое расположение, но, поскольку у нас не было случая остаться с глазу на глаз, наши отношения не получили дальнейшего развития. Но если бы и получили, ее расположение ко мне было крайне ограниченным, как я понял по одному нашему тайному свиданию.

Что касается остальных, вообразите себе их поведение сами.

Почему я не пытался бежать? Почему я не бежал в физическом смысле этого слова, а не духовно, как говорила Кикуко? Я все еще не утратил волю к борьбе и не до конца потерял надежду. Я ждал своего шанса.

В один прекрасный день такой шанс представился. На углу одной из улиц по дороге домой был выстроен цирк-шапито. Я знал, что караулившие меня брат и сестра обязательно захотят посмотреть представление. Я умело соблазнил их и, сказав, что подожду снаружи, спровадил в цирк. За полтора часа мне удалось побывать в юридической конторе, которую я выбрал еще раньше. У юриста была огромная семья. Взрослые и дети без конца появлялись, а потом снова исчезали. Последним пришел жалкий, вконец измученный человечек — это и был хозяин конторы. Почувствовав, что в волосах у него запуталась паутина, он стал растерянно чесать голову, меня это даже начало беспокоить.

Я стал рассказывать о том, что произошло, но, как только адвокат начал вникать в суть дела, он поспешно приложил палец к губам:

— Тише, тише.

Все время, пока я рассказывал, глаза его испуганно бегали, а когда я закончил, лицо его стало мертвенно-бледным.

— Это всё? — хрипло спросил адвокат, потом встал и, взяв меня за руку, стал выпроваживать. — В таком деле, как это ни печально, помочь вам невозможно. Ни у кого из нас нет достаточно сил, чтобы по-настоящему защитить вас. — Он еще больше понизил голос: — Я сам захвачен семьей ворвавшихся. Вы, я думаю, видели — семьей из тринадцати человек. Когда это случается с таким человеком, как вы, одиноким, — еще ничего, а когда есть своя семья, как у меня, это просто бедствие. Жена, забрав детей, уехала, да нет, правильнее сказать, они ее выгнали. Все мои служащие уволились, и я теперь один работаю за всех, начиная с секретарши и кончая служанкой. За месяц я похудел килограммов на тридцать. Еще месяц — и я вообще лишусь веса.

Прощаясь, я сказал, пожимая ему руку:

— Будем друзьями.

Но он грустно покачал головой:

— Не надо, не приходите больше, пожалуйста.

Это была моя последняя попытка.

Совершить ее было нелегко, так как всякий раз, когда я возвращался домой, меня тщательнейшим образом обыскивали, но все же мне удавалось время от времени улучать момент и на обрывках бумаги, собранных при каждой благоприятной возможности, я написал тридцатистраничную листовку:

«Жильцы дома, граждане, имеющие сердце и разум! К вам настоятельно взывает один из ваших друзей, подвергшийся возмутительному нашествию.

Совершенно незнакомое мне семейство, не имея на то никакого права, внезапно лишило меня жилья и стало распоряжаться всей моей жизнью. Более того, я обязан, работая, содержать этих людей. Свои незаконные действия они прикрывают красивыми словами о решении большинством голосов и, опираясь на свое количество, как бы на законном основании навязывают мне свои решения. Допущение подобных возмутительных действий — верный путь к крушению общества! Это не только моя проблема. Это участь, которая ждет вас завтра. Мы должны, сплотившись, бороться с этим незаконным большинством. В первую очередь я обращаюсь к жильцам, выступавшим против повышения квартирной платы: не стоит ли нам снова сплотиться во имя еще более существенного, во имя свободы?! Ваша сплоченность защитит меня. И в то же время защитит вас.

Вместо глупого, лишенного всякого смысла большинства создадим истинное большинство!»

Теперь проблема состояла в том, чтобы повесить колокольчик на шею кошке. Я был связан по рукам и ногам, и возможность расклеить листовки пока не представлялась. Но приближался день очередной выплаты жалованья, и, думая о том, что, если не предприму решительных действий, мне придется еще целый месяц длить свои безысходные страдания, я пришел в полное отчаяние и однажды, сделав вид, что иду в уборную, стал расклеивать на стенах листовки.

Не успел я приклеить третью листовку, как услышал хмыканье и, обернувшись, увидел благородного вида господина и старшего сына.

— Работаешь. — Они переглянулись, ухмыляясь, и при этом выглядели очень зловеще, не сделав даже попытки сорвать листовки или помешать мне их расклеивать.

Придя в полную растерянность и не зная, что предпринять, я наклеил еще штук десять.

— Мы уж было подумали, что ты утихомирился, а ты снова за свое. Фашистское сознание — штука страшная, — сказал сын, обращаясь к отцу.

Благородного вида господин кивнул.

— Иди-ка сюда, — потянул он меня за руку.

— Может, содрать их? — спросил сын.

— Не нужно, пусть останутся в назидание. И послужат ему прекрасным уроком.

Заломив мне руки, меня отвели обратно в квартиру. Торжествующе благородного вида господин показал семейству листовки и брезгливым тоном рассказал о случившемся. Собравшийся уходить второй сын перестал одеваться и, выпятив грудь, злобно уставился на меня, но сразу же, будто ему что-то пришло на ум, изменил выражение лица и ухмыльнулся. Кикуко сидела понурившись и печально смотрела на меня, в ее глазах можно было прочесть осуждение. Остальные, естественно, не проявляли никакого интереса.

Благородного вида господин медленно заговорил:

— К.-кун, само собой разумеется, что ты должен нести ответственность за листовки. Начать с того, что по существующим в этом доме правилам использование стен для расклейки, а также их порча должны оплачиваться в размере ста иен за один листок. Ты расклеил десять листков — значит, тысяча иен. На нас, естественно, никакой ответственности не лежит. Кстати, ты получил разрешение управляющей домом на расклейку листовок? Согласие не было получено, думаю, что так. За это штраф пятьсот иен. Мы, конечно, поддержим в этом управляющую. А это приведет к результатам, прямо противоположным тем, на которые ты рассчитывал, — управляющая будет полностью поддерживать нас. Между прочим, в доме примерно половина жильцов задерживает квартирную плату. Неужели ты думаешь, что они пикнут против управляющей? Остальные — почти одни женщины, — все они более чем друзья мои и моих сыновей...