Латифа - Украденное лицо, Моя юность прошла в Кабуле

Ясно помню лицо мамы, слушающей рассказ брата. Мне было тогда двенадцать лет, но это было так страшно, что память сохранила все детали.

Факультет Дауда закрыли. Союзники Хекматияра, с которыми тогда сражался Ахмад Шах Массуд, использовали аудитории как казарму. Хекматияр проиграл, и, когда люди командующего Массуда захватили контроль над этой территорией, по радио передали призыв к студентам - прийти и убрать помещения, чтобы можно было возобновить занятия. Как-то утром Дауд отправился в университет вместе с другими студентами - все они пошли туда по доброй воле.

Когда брат вернулся, мама сразу поняла: что-то случилось. Дауд был смертельно бледен... не хотел ничего рассказывать. Он отказался обедать и закрылся в своей комнате. Мама настойчиво звала его из кухни:

- Иди поешь, Дауд!

- Нет, я не хочу...

- Что с тобой?

Он не отвечал. Мы с мамой встревожились и пошли в комнату брата. Он сидел на кровати, обхватив голову руками. Мама села рядом и молча ждала, пока он решится заговорить.

- Я видел что-то действительно ужасное, невозможное!

- Но что?

- Женщину... Совершенно голую... Ее прибили к створкам дверей, ведущих на факультет... они... разрубили ее пополам... На каждой створке... висела половина... А дверь открывалась и закрывалась... Это было чудовищно.

Мама заплакала, а Дауд продолжал:

- Повсюду были окровавленные руки, оторванные ноги, куски человеческих тел... Бойня, мама. Не знаю, скольких они убили, но это страшно... По радио сказали, что студенты должны привести факультет в порядок... Но там ничего нельзя было отмыть... Это сделали люди из службы безопасности, и я не хочу туда возвращаться, не сегодня! Знаешь, они послали нас туда, чтобы мы увидели, что натворили те, другие... Они хотят, чтобы мы знали...

Я ушла плакать в свою комнату. Дауд никогда больше ничего не рассказывал нам, но я уверена, что мама до сих пор думает о тех ужасах. Ее мучают и другие кошмары, о которых я ничего не знаю, но она молчит, все похоронив глубоко в душе. К слову сказать, газеты потом сообщили о событиях на факультете, не вдаваясь ни в какие детали.

* * *

Специалист посоветовал папе внимательно следить за мамой, чтобы она принимала лекарства против диабета и снотворные и ходила не меньше двух часов в день.

Проходит неделя, и мне становится лучше. Мне разрешают покидать палату, врач говорит, что я обязательно должна гулять, делать зарядку и как можно больше дышать свежим воздухом.

Помню, как папа ответил ему: "Знаете, кроме лекарств, мы немного сможем сделать..."

Вечером мы сидим в доме родственников Шакилы и разговариваем. Очень велико искушение не возвращаться, остаться здесь, бежать из Афганистана, от власти, которая отсюда, издалека, кажется нам еще омерзительнее. Увы, это невозможно. Шакила уезжает в Америку, муж сообщил ей по телефону, что все бумаги оформлены и скоро придут в Пешавар. Его родители вряд ли смогут приютить нас. Мы с Сорайей никогда не согласимся расстаться с мамой и папой, не отпустим их одних в Афганистан. В Кабуле у нас есть крыша над головой и средства - пусть скромные - к существованию. Конечно, в Пакистане мы были бы свободны, маму лечили бы хорошие врачи, я пошла бы учиться, но Шакила говорит:

- Люди здесь смотрят на нас с недоверием. Вся торговля держится на афганцах, они строят дома, заставляют работать экономику, и все-таки пакистанцы нас не любят...

Это правда.

В ожидании отъезда я наслаждаюсь свободой, гуляю, много хожу пешком. Мы купили темные ткани, чтобы сшить новую одежду, настоящую летнюю обувь черного цвета взамен теннисных тапочек, папа подарил мне новый молитвенный платок. Мы все вместе подолгу сидим в саду, иногда разговариваем до самого заката. Настоящая жизнь...

Месяц спустя начинаем собираться в обратный путь. Маме, Сорайе и мне очень трудно. Здесь остаются мои прежние подружки, они учатся в университете, смеются, свободно ходят по улицам Пешавара и Исламабада. У большинства девушек есть братья, дяди или другие родственники, живущие за границей и помогающие им деньгами. Конечно, такое существование не назовешь роскошным. Одна девочка рассказала мне по телефону, что они снимают комнату в Исламабаде всемером! Но она учится! Я очень надеюсь, что подруга понимает, как ей повезло, и все так же усердно работает: мне показалось, что она уже не так сильно хочет быть врачом. Возможно, так на людей влияет свобода...

Обратно мы едем автобусом, благо и мамино, и мое здоровье улучшилось. Снова обыски, сторожевые посты, талибы, глядящие зло, исподлобья, привычное унижение... я чувствую себя еще более подавленной, чем до отъезда.

Мама отказывается пить лекарства, прописанные ей от диабета. Папе и Сорайе приходится придумывать тысячи разных уловок, чтобы заставить ее глотать пилюли. Мы все ухаживаем за мамой, как за ребенком. Она, такая сильная, такая волевая женщина, отказывается принимать реальность, злоупотребляет снотворными и транквилизаторами, прячется в тяжелом сне. Семья не знает, что предпринять, всех нас охватывает депрессия.

Становится еще тяжелее, когда Дауд рассказывает нам, во что превратился в Кабуле его любимый футбол. Теперь талибы устраивают на стадионе публичные казни: вешают приговоренных на перекладине ворот, отрубают руки ворам, стреляют в затылок женщинам, обвиненным в супружеской измене. Чудовищное зрелище, прерываемое молитвой... Зрителей принуждают смотреть этот "спектакль" ударами кнута.

Не хочу больше ничего слышать об ужасе, царящем в городе.

Я решила не выходить из квартиры: буду смотреть на мир через кухонное окно и как можно больше спать, чтобы прогнать от себя кошмар, витающий над залитыми солнцем улицами Кабула.

Глава 4

УБИЙСТВА И ЧУДЕСА

20 часов 30 минут. Сейчас начнется передача радио Би-би-си. Папа включает наш большой приемник, максимально приглушает звук, и мы, как обычно, рассаживаемся вокруг него, совсем близко от динамика. Как-то наш сосед по лестничной клетке сказал Сорайе:

- У вашего приемника слишком громкий звук... Я слышал, что талибы...

Сорайя, не дав ему договорить, поспешила извиниться за причиненное неудобство:

- Мы с сестрой слушали музыку и увлеклись, это правда... Извините нас, прошу вас!

Больше эта тема не возникала, но мы стали гораздо осторожнее. "Мазари-Шариф, крупный город на севере Афганистана, вот уже год остается ареной ожесточенных сражений между моджахедами Северного альянса и талибами. Если талибам, которые тщетно осаждают город с самого своего прихода к власти в 1996 году, удастся взять его, падет последний оплот сопротивления на севере страны".

Би-би-си подтверждает то, о чем на всех углах шепчутся люди в Кабуле, ничего не зная наверняка. Даже если какому-нибудь журналисту удается взять интервью у представителя одного из противоборствующих движений, составить точное представление о ситуации очень трудно: вожди Северного альянса немедленно опровергают любое утверждение правительства талибов.