Кёко Хаяси - Шествие в пасмурный день

Кикава слушал доктора, присев на подоконник.

— Специальное бюро, находящееся в районе эпицентра взрыва, собирает и систематизирует сведения о погибших. Данные, говорят, устрашающие, — тихим, безжизненным голосом заметил он.

Мгновение унесло жизни двухсот тысяч человек. Это не преувеличение, но цифра окажется неточной, если взять более продолжительный, чем момент взрыва, период времени. Люди, пережившие шестое августа, начали вскоре умирать один за другим. Месяцы и годы смертей от последствий бомбардировки. Медленно угасло столько же хиросимцев, сколько и в момент взрыва атомной бомбы.

Пошел дождь. Мы заторопились к Мицуко Такада.

— Возьмите мою машину. Потом можете отвезти нашего друга домой, — предложил мне Ямадзаки.

Испугавшись ненастья, я решила воспользоваться любезностью доктора. Вспомнила о двоюродной сестре, но заводить разговор о ней было уже поздно.

Мы сели в малолитражку и поехали сквозь пелену дождя. Под мостом показался маленький домик барачного типа, выкрашенный в белый цвет.

— Вот здесь, — произнес Кикава в тот самый момент, когда у меня мелькнула догадка, что это и есть жилище Мицуко. Мы остановились напротив ее лавчонки. Еще из машины я увидела в прихожей стеклянный ящик, в котором были выставлены хлеб, незатейливые сладости, лимонад, молоко. Кикава заговорил с лысым мужчиной лет пятидесяти. За ним мелькнула хрупкая девушка в выцветшем черном платье и тут же исчезла в глубине дома. Я вошла в прихожую.

— Переодеться пошла, — сказал мужчина, отец Мицуко, приветливо улыбаясь.

В ожидании хозяйки я присела на порог лавчонки, положив на колени сверток с подарком. Вскоре она появилась. У меня перехватило дыхание. Несомненно, несколько минут назад я видела именно эту хрупкую фигурку в черном.

Сейчас передо мной стоял призрак, а не человеческое существо. Белоснежная блузка и нарядная юбка в цветочек еще больше подчеркивали чудовищно безобразное лицо. Быть может, Мицуко Такада специально решила ошеломить меня своей внешностью? Она бесстрастно взирала на меня, даже не поздоровавшись. Я расплакалась. Меня била дрожь, и я не могла совладать с собой. Хотелось подойти к этому призраку и обнять его, но у меня, как, впрочем, у большинства японцев, нет привычки выражать чувства таким образом.

Я громко разрыдалась, не в силах остановить поток слез. Девушка застыла на месте, не сводя с меня глаз. Потом сделала ко мне шаг.

— Успокойтесь. Я давно смирилась со своей участью, — сказала она, обнимая меня.

Слова застряли у меня в горле. Я молча протянула Мицуко принесенный подарок. Ее пальцы были такими же скрюченными и темно-коричневыми, как у Кикава.

— Простите меня, пожалуйста, — сквозь слезы вымолвила я. — Мне хотелось просто поговорить с вами и кое-что записать для себя, не для газеты. Вот приготовила блокнот, ручку, но теперь не могу ничего…

— Не выпьете ли молока? — спросила ласковым материнским тоном Мицуко, которая по возрасту годилась мне в дочери.

Она подала стакан с молоком и соломинку. Кикава пил содовую. Я чувствовала себя подавленной.

— Пройдите, пожалуйста, в дом, — предложила Мицуко. — Отдохните немного.

Она, похоже, готова была раскрыть передо мной душу, хотя я предупредила, что не в состоянии ни о чем расспрашивать. Она распахнула дверь, и мы вошли в жилую половину Дома. Комната выходила окном на реку. Потолок наполовину обвалившийся. В стенах зияли щели.

— В тот день часть дома рухнула в воду. Мы кое-что выловили, подлатали… Во всяком случае, спать есть где, — проговорил отец девушки.

Река в дымке измороси несла воды в залив Удзина. Отец Мицуко сам начал рассказ о том, что мне хотелось узнать.

— Девочку так изуродовало — поскорее бы операцию сделали. Ей тогда четырнадцать было. Врачи говорят, что оперировать нужно, когда Мицуко станет постарше. Сколько выстрадала, бедняжка…

— Стоит ли затягивать?

— Каждый год тайфун уносит из залива садки, в которых мы разводим устриц. А нас ведь только этот промысел и кормит. Разорит стихия садки — вот и бедствуем. Какие уж тут пластические операции, когда денег нет.

Я попыталась вывести разговор из мрачного русла.

— Любой может заниматься разведением устриц? — обратилась я к девушке, не проронившей при нас ни слезинки.

— В море всем продают участки, любые, — ответила она ровным голосом. — У нас, конечно, маленький.

— Стало быть, годовой урожай может в одночасье унести? Достается вам! — произнес Кикава, улыбаясь некстати.

Выйдя на веранду, я окинула взором то место, где река сливается с морем. Любимый мой пейзаж.

Я нарисовала план района, где находится дом Тэйко, и передала листок Мицуко.

— Если позволите, еще зайду. И вас ждем в гости.

— Обязательно. Принесу вам свежей рыбы, — незамедлительно отозвалась Мицуко.

Дождь не утихал. Едва мы уселись в машину, как Кикава задумчиво сказал:

— Не поехать ли мне со списками жертв в Токио, в штаб Макартура? [24] Д. Макартур (1880–1964) — генерал американской армии; во вторую мировую войну командовал вооруженными силами США на Дальнем Востоке, с 1945 г. — командующий оккупационными войсками в Японии. Вряд ли американцы так дадут деньги на нужды пострадавших. Прямо сейчас бы к генералу отправился.

— Выбросьте из головы. Зачем подставлять себя под новые удары? Ничего, кроме неприятностей, не добьетесь.

— Не советуете, значит…

Я вспомнила статью в какой-то газете о том, как группа женщин из организации, выступающей против повышения платы за электричество, посетила начальника управления природных ресурсов при штабе оккупационных войск. Они отправились в ведомство Макартура из лучших побуждений, а их там обругали. Японцы, узнавшие электричество всего лишь сорок лет назад, мол, еще не научились разумно расходовать его. Если повышение платы не устраивает — никто не запрещает вернуться к свечам. Не знаю, так ли произошло все на самом деле, но я сочла нужным рассказать Кикава эту поучительную историю.

— Вон как повернули! Да-а. Все же съезжу в Токио. Будь что будет, но молчать не следует.

— А я бы привела к ним в штаб несколько таких вот несчастных девушек, как Мицуко Такада. Ничего не говорить, просто показать их. Только не угадаешь ведь, как американцы среагируют.

Дождь упорно барабанил по крыше малолитражки.

Каждый вечер я возвращалась поздно, поэтому спала почти до обеда. Сквозь дрему мне почудилось, будто кто-то пришел. Я услышала голоса — сначала вежливый девичий, а потом матери. Звуки замерли, и опять повисла тишина.

Тэйко была на работе, Куми — в школе. Я никак не могла стряхнуть с себя сон. Потом раздались рыдания матери. Сдавленные, скорбные. Судорожные всхлипы не прекращались.