Кёко Хаяси - Шествие в пасмурный день

Милая Наоми!

Мое предыдущее письмо, наверно, так до тебя и не дошло. Видно, бомбежки не щадят не только людей, но и письма. Я все еще болею, но продолжаю ходить на завод. Однако в субботу к вечеру подскакивает температура, и все воскресенье я не поднимаюсь с постели. По-прежнему мучит кашель. Понимаю, что ты вынуждена ухаживать за больной матерью и повидаться мы можем лишь в том случае, если приду к тебе я, но, к сожалению, ничего пока не получается. Прости меня. И все же надеюсь в следующее воскресенье тебя навестить.

Перечитала твое последнее письмо и просто не знаю, что тебе ответить. Никакие слова сочувствия не смогут облегчить твои переживания. Я тоже пережила сильное потрясение, хотя, конечно, его не сравнить с твоим. Еще раз прочитала «Семью Тибо», особенно внимательно «Лето 1914 года'», и долго думала о том, что же представляют собой антивоенные идеи, которые, рискуя жизнью, защищали Жак Тибо и твой отец. К примеру я, не щадя себя, борюсь за победу в священной войне. И в то же время другие, рискуя жизнью, ведут борьбу против войны. Как это может быть — мне непонятно. Это мучительное противоречие не дает мне покоя. Если такая совсем еще юная девушка, как ты, поклялась отомстить за отца, то мне, старшей по возрасту, следовало бы отговорить тебя от этой затеи. Но я не способна это сделать. Сила твоего гнева убеждает меня в его справедливости. И я просто в отчаянии из-за неопределенности собственной позиции.

Я не способна негодовать на тех, кто довел твоего отца до такого состояния и повинен в его смерти, не могу взять тебя за руку, чтобы вместе поклясться отомстить за него. Несмотря на болезнь, я заставляю себя ходить на завод и работать ради победы в священной войне. Я говорю, что понимаю твой гнев, твои переживания, и в то же время каждый день совершаю противоположное, веря, что это — правое дело.

Честно говоря, я совершенно не понимаю, что со мной происходит. И мне все кажется, что я лишь делаю вид, будто являюсь твоей лучшей подругой, а на самом деле недостойна быть ею.

Милая Наоми, прости меня! Может быть, моя болезнь всего лишь предлог, а на самом деле мне просто не хватает смелости встретиться с тобой.

… февраля

Отчего так душно, так невыносимо трудно дышать? Сэцуко пыталась вспомнить, с каких пор это началось, но не могла. Она обнажила грудь, ослабила пояс на шароварах, но это не помогло. У нее было такое ощущение, словно в ее земляном убежище вовсе не осталось воздуха. «Поживите здесь, вместе подождем, пока окончится война. К тому времени вы совсем выздоровеете», — говорил Сёити. Порыв ветра, прошелестев листьями в бамбуковой роще, ворвался в главное здание храма и наполнил грудь Сэцуко вечерней свежестью. «Послушай, Киё. Видишь, девушка тоже больна. Не согласишься ли ты ухаживать и за ней?» — «Придется, если настоятель прикажет. Нечего сказать — хороша пара! Умирающий от туберкулеза завел себе туберкулезную невесту и собирается спать с ней в храме». Пронзительный, безжалостный смех женщины заставил Сэцуко содрогнуться. Сэцуко понимала, что это невозможно, и все же у нее мелькнула мимолетная мысль: как хорошо было бы здесь пожить тихой, спокойной жизнью! Слова служанки смутили Сёити. «Не сердитесь на нее, она ведь не вполне нормальна. Надо же такое сказать!» — пытался он успокоить Сэцуко. Но слова Киё уже вернули Сэцуко к действительности. О чем это она размечталась? Забыла, какое расстояние отделяет ее от Сёити? Ведь если бы не Наоми и не тетради, она бы никогда не решилась сюда приехать. Да собственно, и для Наоми она была чужая. Эта последняя мысль больно уколола Сэцуко. И все же она с благодарностью подумала о том, что в первую же недолгую встречу Сёити разгадал мучившие ее сомнения и попытался утешить ее… Воспоминания успокоили Сэцуко, и она задремала. Но удушье не покидало ее и во время сна. Какие-то прозрачные и одновременно темные воздушные тела стали постепенно окружать Сэцуко. Они громоздились друг на друга, и, по мере того как слой их становился толще, они, оставаясь прозрачными, все более темнели. А под ними, в самом низу, неподвижно лежала Сэцуко и ловила разинутым ртом воздух… «Подумайте, еще раз подумайте о том, что я вам сказал». Солнце клонилось к западу, в широкой галерее, опоясывающей главное здание с юга, наступила тишина. Сёити придвинул большую подушку к столбу, поддерживающему высокую крышу храма, прислонился к ней и закрыл глаза. Его длинные ноги были неестественно белыми. Однажды она уже видела такие же белые ноги — у ее брата Хадзимэ. «Когда же это было?» — силилась вспомнить Сэцуко.

«Я думаю, вам незачем так жаждать смерти», — не открывая глаз, сказал Сёити. «Я не заслуживаю того, чтобы дожить до конца войны». — «Нет, вы не правы! Именно такие, как вы, по-настоящему способны задуматься над тем, что предстоит совершить после войны». Сёити поглядел на высокую биву, которая росла во внутреннем дворе храма. Среди ее переплетенных ветвей и крупных листьев виднелись многочисленные мелкие плоды. Внезапно стайка птиц, склевывавшая их, взлетела над деревом и скрылась в вышине. «Жаль, что вы не приехали на месяц позже, — смогли бы вволю поесть спелых плодов». Сёити мечтательно смотрел на дерево. «Еще не так давно я потихоньку от Киё взбирался на биву и лакомился нагретыми солнцем плодами прямо с веток, хотя их обычно обязательно моют и едят охлажденными после обеда… Теперь уж мне не взобраться на это дерево», — помолчав, добавил Сёити.

Придавленная прозрачным и в то же время темным слоем, Сэцуко чувствовала, как деревенеет ее тело. Голова, ноги и руки уже не двигались, лишь из горла вырывалось прерывистое дыхание. При каждом вздохе изъеденные туберкулезными бациллами легкие наполнялись кровью, которая затем попадала в бронхи. Бронхи извергали кровь наружу, но вместо нее сразу же скапливалась новая.

«Человек — самое живучее в мире существо. Не было нации, которая погибла бы вместе с государством. Если потеряно все, но сохраняется жизнь человеческая, значит, остается надежда на светлое будущее. Поэтому, Оидзуми, надо дорожить своей жизнью».

Когда Сэцуко собралась домой, Сёити, тяжело опираясь на палку, проводил ее до самых ворот. «Это противоречит моим принципам — провожать вас ценою сокращения собственной жизни», — горько усмехаясь, сказал он. Потом, опершись обеими руками о палку и тяжело дыша, добавил: «Хочу, чтобы вы поняли, почему я все же проводил вас. Очень вас прошу: верьте, только после войны наступит время, когда вы начнете жить по-настоящему. Верьте в это и берегите свою жизнь». Темный прозрачный слой, давивший на Сэцуко, занял все пространство землянки. Он продолжал шириться, пока не объял всю землю и небо. А Сэцуко все глубже погружалась в сон, и ее дыхание становилось едва ощутимым.