Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи

- Ну, так, значит, это был его сын, - заметил Мик. - Все одно.

- Да рассказывайте же, - сказал Макдональд.

- А маленький паренек играл "На ней веночек был из роз"? - не унимался Мик.

- Паренька этого я видела, - с нетерпением ответила сиделка Конрад. Но только он играл "Родина, милая родина".

- А выступали какие-нибудь хорошие певцы? - спросил Ангус. - Пели шотландские песни?

- Нет, этих песен не пели. Выступал один мужчина, - помрешь со смеху. Он пел "Мой папаша носил сапоги на гвоздях". И еще выступал один швейцарец, он и одет был по-швейцарски, и пел на тирольский манер.

- А как это поют на тирольской манер? - спросил я.

Я наклонился над краем кровати, стараясь оказаться как можно ближе к сиделке Конрад, чтобы не упустить ни одного ее слова. Для меня этот концерт был не менее волнующим событием, чем цирк. Увидеть хотя бы человека в фуражке с красным околышем - как это было бы чудесно! Сиделка Конрад казалась мне теперь необычайно интересным человеком, словно после того, как она побывала на концерте, у нее появились новые качества.

- Петь на тирольский лад - значит петь на очень высокой ноте, объяснила сиделка Конрад, повернувшись ко мне, и тут же снова обратилась к Ангусу. - Я знала одного молодого человека в Бендиго, он был высокого роста и вообще... - Тут она засмеялась и поправила выбившуюся из-под шапочки прядку волос. - Так вот, этот молодой человек - хотите верьте, хотите нет пел на тирольский лад не хуже, чем этот швейцарец. Знаете, мистер Макдональд, мы с ним дружили, и я могла слушать его песни всю ночь напролет. Сказать по правде, я совсем не умею петь. Но я люблю напевать для своего удовольствия, и хоть это я сама говорю, в чем, в чем, а в музыке я разбираюсь. Я семь лет училась и должна была чему-нибудь научиться. И вчерашний концерт мне очень понравился, потому что я знаю толк в музыке. Но этому швейцарцу далеко до Берта, что бы вы мне ни говорили,

- Да, - решительно сказал Макдональд, - это так.

Казалось, он не знал, что ему еще добавить. Мне хотелось, чтобы он продолжал ее расспрашивать, но она отвернулась от него и принялась поправлять мою постель. Когда она стала подтыкать одеяло под матрас, она наклонилась надо мной и ее лицо приблизилось к моему.

- Ты мой мальчик, правда? - сказала она, заглядывая мне в глаза и улыбаясь.

- Да, - ответил я отрывисто, не в силах отвести от нее взгляд, и вдруг почувствовал, что я ее люблю. Совсем смутившись, я не мог больше сказать ни слова.

Она неожиданно нагнулась и поцеловала меня в лоб и, засмеявшись, отошла к Мику, который сказал ей:

- От этого я тоже не отказался бы. Все говорят, что душой я ребенок.

- А еще женатый! Что сказала бы ваша жена? Вы, наверно, плохой человек.

- Ну, а как же! От хороших людей никакого проку, да и девушки их не любят.

- Нет, любят! - возмутилась сиделка Конрад.

- Нет, не любят, - продолжал Мик, - они как дети. Когда ребятишки моей сестры напроказят, их мать всегда говорит: "Вы становитесь такими, как ваш дядя Мик", а они думают, что лучше меня дядюшки не сыскать, черт побери!

- Вы не должны ругаться.

- Да, - весело согласился Мик, - само собой, не должен.

- Ну, не мните же одеяло! Сегодня старшая сестра начнет обход рано.

Старшая сестра была полная женщина с родинкой на подбородке, из которой росли три черных волоска.

- Взяла бы да выдрала их, - заметил как-то Мик после того, как она ушла из палаты. - Но у женщин свои странности. Им кажется, что вырвать волосок значит признаться, что он был. Поэтому они предпочитают сохранять свои волоски и делают вид, что их и в помине нет. Ну что ж, пусть себе растит их на здоровье. Она и с этой бородой многим даст десять очков вперед.

Старшая сестра быстрым шагом переходила от одной кровати к другой. Ее сопровождала сиделка, которая почтительно докладывала обо всем, что по ее мнению; заслуживало внимания.

- Его рана хорошо заживает. Этому больному мы давали ипекакуану.

Старшая сестра была убеждена, что больных нужно подбадривать.

"Слова ободрения лечат лучше лекарства", - часто повторяла она, произнося три последних слова с ударением на каждом, словно заучивая скороговорку.

Халат старшей сестры был всегда так накрахмален, что стеснял ее походку; и порой казалось, что идущая позади сиделка приводит ее в движение, дергая за шнурок.

Когда она наконец появилась в дверях палаты, больные уже закончили утренние разговоры и сидели или лежали в ожидании ее прихода, подавленные строгостью безукоризненно застеленных кроватей и размышляя о своих недугах.

Мик, за глаза всегда готовый отпустить шутку по адресу старшей сестры, теперь, когда она приближалась к его постели, поглядывал на нее с почтительным страхом.

- Ну как вы себя сегодня чувствуете, Бэрк? - нарочито бодро спросила она.

- Отлично, сестра, - ответил Мик весело, но сохранить этот тон ему не удалось. - Плечо все еще болит, но уже становится лучше. А вот руку я еще не могу поднять. С ней что-нибудь серьезное?

- Нет, Бэрк, доктор этого не находит.

- Черта с два добьешься от тебя толку, - прошипел Мик, разумеется, когда она уже не могла его слышать.

Старшая сестра, подходя к моей кровати, всегда принимала тот вид, с которым взрослые утешают или смешат ребенка, чтобы произвести впечатление на окружающих. Я всегда чувствовал себя так неловко, словно меня вытолкнули на сцену и заставляют декламировать.

- Ну, как себя чувствует сегодня наш храбрый маленький мужчина? Мне говорили, что ты часто поешь по утрам. А для меня ты когда-нибудь споешь песенку?

Я так смутился, что ничего не ответил.

- Он поет песенку "Брысь, брысь, черный кот!", - сказала сиделка, выступая вперед, - и поет очень приятно.

- Наверно, ты когда-нибудь будешь певцом, - заметила старшая сестра. Ты хотел бы стать певцом?

Не дожидаясь ответа, она повернулась к сиделке и продолжала:

- Почти все дети хотят быть машинистами на паровозе, когда вырастут. Вот, например, мой племянник. Я купила ему игрушечный поезд, и он так любит играть с ним, милая крошка.

Затем она снова повернулась ко мне:

- Завтра ты ляжешь спать, а когда проснешься, твоя ножка будет в премиленьком белом коконе. Правда, это будет красиво? - Потом, обратившись к сиделке, она добавила: - Операция назначена на десять тридцать. Сестра подготовит его.

- Что такое операция? - спросил я Ангуса, когда они ушли.

- Да ничего особенного, просто займутся твоей ногой... подправят ее... В это время ты будешь спать.

Я понял, что он не хочет объяснить мне, в чем дело, и на секунду меня охватил страх.

Однажды отец не стал распрягать молодую лошадь, а просто привязал вожжи к ободу колеса и пошел выпить чашку чая; лошадь, оборвав туго натянутые вожжи, помчалась через ворота, разбила бричку о столб и ускакала. Отец, услышав грохот, выбежал из дому и постоял с минуту, рассматривая обломки, а потом обернулся ко мне (я, разумеется, выскочил вслед за ним) и сказал: "А, наплевать! Пойдем допивать чай".