Франк Геллер - Тысяча вторая ночь

В знак согласия Башир нетерпеливо взмахнул веером:

— Хорошо, пусть говорит дальше.

Покосившись на вооруженных людей, англичанин продолжал:

— То, что со мной случилось, еще не все. Точь-в -точь то же самое произошло и с моими друзьями. В кармане у них вдруг начинала шарить чья-то рука, и, когда они пытались сопротивляться, их окружало кольцо неаполитанцев, вежливо, но твердо обращая их внимание на три фотографии, приклеенные к стене. Мы ускользнули от неаполитанских сыщиков для того, чтоб попасть в лапы несравненно более могущественной корпорации, а именно воров, составляющих большую часть населения симпатичного города Неаполя. Всюду за нами неотступно следовали друзья с прекрасной техникой пальцев. Они обобрали нас до нитки, отняли все, что мы считали своим, и теперь выслеживали нас, интересуясь, что мы предпримем. Таковы все итальянцы, любопытные и коварные, как дети. Никто из нас не знал, что предпринять. По всем вероятиям, мы бы подохли с голоду, если б нас не выручило провидение. Нас арестовали. Мы попались на глаза начальнику тайной полиции, и он опознал нас по нашим прекрасным портретам.

Он хлопнул меня по плечу, показал свой мандат и объявил, что мы арестованы. Если мы последуем за ним добровольно, он не будет звать на помощь. Мы пошли добровольно. Сопротивляться ведь было бесполезно.

Итак, мы были арестованы. Но обращались с нами неплохо, это я могу засвидетельствовать. Наоборот, к нам относились исключительно бережно. Начальник сыскной полиции ввел нас в свой личный кабинет и приказал оттуда выйти дежурным. Он прочел нам касавшийся нас рапорт. В этом рапорте упоминалось, что у маркиза в Риме мы перехватили триста тысяч лир, и это было правильно. Начальник неаполитанской сыскной полиции посмотрел на нас и сказал:

«Отчего бы нам не устроить ima combinazione?»

Мы не ответили, потому что сразу не поняли.

«Вы присвоили триста тысяч лир маркиза ди Браччиано. Если я отошлю вас в Рим, он получит свои деньги, а вам будет худо. При чем здесь останусь я? Что получу я в этом случае? (Он заглянул в рапорт.) Жалкие две тысячи лир за вашу поимку — и это все! В этом я не заинтересован. Что мне за радость упрятать вас в тюрьму? Ровно никакой!»

Он дружески протянул нам руку:

«Почему бы нам не пойти на ima combinazione? Вы отдаете мне четыре пятых, скажем, вашей… гм… наличности. Я отпускаю вас на все четыре стороны; сегодня же вечером вы уезжаете из Неаполя, и все в порядке. Согласны? Разве я плохо придумал?»

Наконец, мы его поняли (он был гуманней тебя, старый богоотступник, умерщвляющий мирных туристов за то, что они заблудились в темноте и попали в дамскую спальню). Но, увы, una combinazione была для нас недоступна, как горячо мы ее ни желали!

«Синьор, — сказал один из нас, — мы бы охотно пошли на сделку с вами, даже очень охотно, но, к сожалению, мы уже напоролись на деловых людей с несравненно менее гуманными методами, чем ваши. Неаполитанские карманщики опознали нас на улице и отобрали у нас все — до последнего сольдо! Фотографии наши расклеены на всех углах, и мы не могли протестовать!»

Жалко, что ты не слышал начальника неаполитанской сыскной полиции, старый богоотступник; это было действительно потрясающе! Неаполь поставляет миру лучших теноров, но он затмил их всех, вместе взятых, — и с какой легкостью! Какой голос! Он был слышен до самого Рима. Только обшарив нас от головы до пят, — что за рука! — в десять раз мягче и легче, чем у карманщиков, — только тогда он нам поверил. Он увял и рухнул в кресло, обводя нас черным как ночь взглядом.

«Ага! — сказал он. — Теперь мне придется вас арестовать! Ничего не поделаешь — придется!»

«Очень жаль, синьор», — сказал я.

«Мне придется вас арестовать и отправить в Рим!»

«Чрезвычайно жалко», — сказал я.

«А все деньги, все триста тысяч, заграбастали эти мерзавцы карманщики», — сказал он.

«Это действительно печально, но что поделаешь?»

В эту минуту одного из нас осенила идея. В решительную минуту его всегда озаряет идея, это его специальность.

«Синьор, — сказал он начальнику неаполитанских сыщиков, — вы еще не раздумали пойти на una combinazione?»

Начальник сыскной полиции посмотрел на него возмущенно.

«С человеком без денег? — сказал он. — Нет, синьор, клянусь честью, это мне не подходит!»

«О, я не предлагаю вам ничего противоестественного, — сказал мой друг. — Мы без денег. Наши деньги у неаполитанских карманщиков. Но почему? Потому, что мы не смели протестовать. А почему мы не протестовали? Потому, что боялись неаполитанской полиции. Вы начинаете понимать, синьор?»

Начальник сыскного бюро Неаполя глядел тусклым, непонимающим взглядом.

«Мы боялись неаполитанской полиции и позволили себя ограбить, — сказал мой друг. — Но мы больше не боимся полиции. Теперь мы видим, что она — наш лучший друг, наш единственный друг в этом городе. Так вот, заручившись дружбой полиции, я обязуюсь в три дня вернуть все, что у нас отобрали воры. Когда мне это удастся, мы обделаем una combinazione, если вы еще не раздумали. Свободное проживание в Неаполе и благожелательный нейтралитет полиции — вот все мои условия.

Начальник неаполитанских сыщиков с просиявшим взглядом поднялся и…

До этого места довел свой рассказ англичанин, как вдруг Башир в ярости вскочил с дивана.

— Довольно! — закричал он. — Я не ребенок, чтоб морочить меня такими россказнями! Ни с какой стороны они не решают волнующую меня загадку.

Я хотел его успокоить, но он угрожающе поднял веер.

— Довольно, — сказал он, — все вы приговорены к смерти, и каждому я назначу особый род казни. Что до него, — он указал на англичанина, — он неоднократно высказывал желание съесть собственную голову, если не ответит на мой вопрос. Желание его будет исполнено, но не сразу. Смерть любит ждать, ей некуда торопиться. Пусть в ожидании проголодается, чтоб с аппетитом съесть вожделенный ужин.

Башир рассмеялся. Кроме него, не смеялся никто. Вооруженные слуги подхватили и увели Амину, меня и англичанина, который сильно сопротивлялся.

На дворе таяла тысяча первая ночь.

Утренняя молитва перекатывалась по Тозеру. В маленьких мечетях, на дорожках и тропах оазиса, на рубеже пустыни, повсюду, лежали белые фигуры, лицом к городу пророка; они то приподымали голову, то прикасались лбом к земле, чтоб, совершив троекратное величание Аллаха, с чистой совестью перейти к повседневным делам.

Возле «Отеля финиковой пальмы» на коленях лежали три верблюда сильные, длинноногие животные с надменным профилем, насмешливо раздутыми ноздрями и поволокой на благородных глазах. Они возобновили прерванную жвачку утреннего завтрака, и аристократически оттопыренная нижняя губа их время от времени обнажала желтые зубы. Из отеля вышли трое. Верблюды подарили их презрительным косым взглядом; верблюжья самка прекратила жвачку и, разинув зев, исторгла оглушительно-неблагозвучный рев, силой звука равный львиному рыку. Чтоб заставить ее замолчать, проводник ударил ее по морде. Трое господ с самым привычным видом вскарабкались на седла. Неохотно приподнялись верблюжьи зады, потом верблюды приняли позу молящихся мусульман и наконец встали. Тап-тап-тап — переступали по песку их мягкие, как войлок, подошвы. С змеевидно изогнутыми шеями, с злобно сверкающими глазами и насмешливо раздутыми ноздрями, они потянулись большой дорогой через оазис. Из окна отеля их задумчиво провожал одинокий постоялец. Первоначально он собирался их выследить. Приготовления были сделаны. Где-то в Тозере стояли два других верблюда и ждали с тем же подернутым скукой взглядом, надменным профилем и длинными аристократическими ногами. Два дня тому назад он заказал их для себя и Лавертисса. Накануне они прождали напрасно, и он не смущался тем, что они простоят и сегодня.