Константин Федин - Трансвааль

— В теплой страна Трансвааль мой бедный родной народ бур честно работал и делал счастливый жизнь, и еще думал о наш господь бог, учил маленький дети бибель и сам всегда читал этот святой книга. Тогда приходил англичан…

Сваакер наливается темной кровью, стеклянный глаз его как будто белеет, он долго не может выговорить ни слова. Потом вдруг мнет кулаками воздух, хватает невидимого врага, душит его, хрипло приговаривая:

— Начинал вот так, и потом — так и еще — так, вся наш бедный народ! И потом хватал жена и дети, сажал в лагерь и там — так, так! — раздавливал его башмак всё, всё! Потом брал ваш бедный Сваакер за шея, и запирал его в тюрьма, и давал вот такой крошечка сухой хлеб и один капля совсем горькой вода в день. Тогда Сваакер подумал, что приходил конец, читал бибель и подождал смерть. Но бог не дал Сваакер смерть, давал один болезнь, и Сваакер потерял там все собственный зуб! Вот!

Он с хрустом вынимает изо рта челюсти, они влажно поблескивают желтизною мастиковых кубиков и золотом пружинок. Но Сваакер не успевает показать челюстей мужикам — Аким кричит на весь сход:

— Этот рас-ска-жет! То говорил, что его немец прикладом потчевал, а нынче, слышь, англичанин!

Сваакер вставляет челюсть в рот, щелкает языком, присасывая зубы к дёснам, расталкивает толпу, идет к Акиму.

— Это ты? Я тебя знал! Я говорил про зуб? А? Я говорил про глаз! Немец выбивал Сваакер глаз, англичан отнимал зуб!

Но Аким уже не может удержаться, трясет кулаком над головами мужиков, вопит:

— Тебе легко уговаривать, тебе последнего не отдавать, у тебя пузо-то — во-о!

Тогда весь сход становится на дыбы, и сквозь стон чуть слышны голосистые выкрики:

— Последнего коня отымают!

— У тебя сынов нету, ты можешь!

— Небось бурмакинского жеребца зажилил!

Сваакер смиренно наклоняет голову, ждет, пока улягутся крики. Его покорность гасит мужичий гнев, тт тихое причитанье Сваакера понемногу вкрадывается к шум.

— Бедный Сваакер! У него никогда не был сын! Он так хотел иметь один сын! Но для война каждый должен носить жертва! Сваакер хочет отдавать для война прекрасный лошадь, который он кормил, и почистил, и так любил, как родной сын!

— Айда на мельницу, давай коня! — яростно кричат мужики. — Айда!..

Минуту спустя Сваакер, облепленный мужиками, едва поспевавшими за ним, шествовал по деревенской улице. Следом за гудящей толпой мчались ребята, забегая вперед, пугливо и озорно тараща глазенки на выступавшего с военной решимостью громоздкого человека.

У Трансвааля крестьяне остановились, Вильям Сваакер пошел во двор, вывел из конюшни жеребца.

Трехгодовалый буланый конь был красив. Холеный желтоватый стан его отдавал на солнце огнем отливов, густо-черная грива переходила па холке в темный ремень, плавно бежавший но хребту. Жеребец часто перебирал ногами, нетерпеливо закидывая вперед отлогий лоснящийся круп, точно норовя стать к хозяину грудью, косил на мужиков черный влажный глаз.

Сваакер подвел коня к крестьянам и сунул повод подвернувшемуся мужику.

— Пожалуйста, — плаксиво сказал он, — берите этот лошадка, этот жертва Сваакер для войны против англичан!

Но едва мужик потянулся к поводу, как конь шарахнулся в испуге, и крестьяне рассыпались по сторонам. Сваакер как будто ничего не заметил.

— Прошу, берите мой лошадка и отводите в город, — продолжал он, протягивая повод другому мужику.

Конь забил ногами, выворачивая комья грязи, прижал уши, фыркнул. Никто не решался подойти к нему ближе, и Сваакер напрасно совал копчик узкого довода вправо и влево. Наконец он крикнул:

— Аким, ты очень замечательный, храбрый мужик, принимай, пожалуйста, мой лошадка!

Аким вышел на круг, по которому танцевала лошадь, кинулся к ней, перехватил у Сваакера узду, коротко, под самой губой жеребца, сильно потянул книзу и взмахнул, для острастки, свободной рукою. Но в тот же миг конь дернул голову, оторвал Акима от земли, приподнял, кинул и, захватив зубами Акимово плечо, снял до локтя рукав полушубка.

От суматохи, смеха и криков — убьет! убьет! — буланый загорячился еще больше, мощно вздыбился, и Аким кое-как, на карачках, пустился спасать свою душу. Сваакер поймал повод, запрыгал обочь лошади, смешно отставляя назад ноги, хороня ступни от копыт и — словно в отчаянии — повизгивая:

— Спасите меня от этот зверь!.. Сваакер не знал, что с ним поделать!.. Этот лошадь убьет меня!.. Ой, он будет выбивать мне последний глаз!.. Я умолял вас, избавьте меня от этот лошадь, берите его для война!

Когда мужики вволю посмеялись над прыгающим Сваакером, над оторванным рукавом Акима, над собою, хозяин со спокойной ловкостью одернул коня, сказал ему непонятное слово, и он пошел за ним на конюшню, навострив уши, обмахивая черным хвостом огненный глянец боков…

Расположение духа Вильяма Сваакера в этот день было прекрасно, и он легко покончил с двумя поджидавшими его неприятностями.

Нежданно-негаданно на Трансвааль явился старый владелец мельницы. Все богатство его было с ним: сума за спиною, подожок в руке, лапти с веревочными оборками на ногах. Он вытянул из-за пазухи запродажную, дал ее Сваакеру и стал ждать, что тот скажет. По бумаге выходило, что задатку за мельницу было дано десять тысяч, а пятнадцать оставалось за покупателем. Сваакер накормил гостя, набил его суму хлебом, потом вывел мельника на улицу и сказал:

— Видишь, вон стоит мужик, вон стоит задом? Это — настоящий хозяин мельница! И во-он баба доставал в колодец ведро вода, видишь? Это тоже хозяин мельница! Мельница — народный! У меня может отнимать мельница каждый минута, я всегда видел один только сон, как меня прогнали с Трансвааль. Зачем я буду заплатить деньги за чужой добро? Ступай, оставайся странник, для человек — это лучший счастье!..

Мельник не простился с ним, Сваакер растерянно посмотрел на его лапти, вернулся домой, раскопал в чулане сношенные сапоги и велел работнице воротить нищего. Но нищий не вернулся…

Вечером, за столом, вечно тихая Анна Павловна внезапно осмелела. Она долго говорила о судьбе, об уехавшем на верную смерть муже, о черствых сердцах, пока не решилась кратко и неожиданно заключить:

— Совсем вы, Вильям Иваныч, не любите Наденьку!..

Сваакер вскинул брови и на мгновение застыл.

— Я думал, милый мамаша, мой жена имеет язык, по… но он молчит…

— Ах, Вильям Иваныч, ну, что мы будем шутить! Разве вы не видите, что с Наденькой сталось? Краше в гроб кладут!

— Зачем — в гроб? — испугался Сваакер, привскочив в своем кресле. Он затряс руками, попеременно обращаясь к жене и теще: — Я ничего но знал. Я давал моя жена лучший кусочек, я давал ей музик, я перетаскивал сюда двадцать пуд книги, я…

— Будет притворяться! — с сердцем прервала его Анна Павловна. — Ведь и слепой видит, как вы Наденьку обманываете!