Александр Борин - Крутые повороты

Виртуоз — это любопытно. Изучая механизмы томчуковской карьеры, как можно пройти мимо таких его талантов?

Беседую в Воронеже с сотрудниками отдела экологии Центрального НИИ лесной генетики и селекции, подчиненными Томчука. Слушать их жутковато. Любые контакты с сотрудниками других отделов, всякий обмен с ними деловой информацией — преступление. Выполнил работу — немедленно каждый листик сдай заведующему. Он запрет их в свой несгораемый шкаф.

Вдвоем входить в кабинет заведующего тоже запрещено строжайше: только поодиночке, только с глазу на глаз, только без свидетелей… «Слушай, — подозрительно говорит профессор, — а почему это второй раз вижу тебя с такой-то? О ком ты с ней говорила? Обо мне? Учти: увижу еще раз — уволю».

А что вы хотите? Ученый наукой занят. А неученый, попав в науку, людей сгибает в бараний рог. Вынужден.

Или так еще: вызовет профессор молодую сотрудницу, помолчит и этак сочувственно, со вздохом, скажет: «И почему это все против тебя? И товарищи твои, и сам директор. Как приду к нему, обязательно спросит»: «Такую-то еще не уволил?» Девушка, естественно, убита, в слезы. Но Томчук ее успокаивает: «Ничего, лично я тебя в обиду не дам. Мне ты верь, я единственный твой защитник. Кругом только враги твои и завистники, очень плохие люди. Как услышишь, что они говорят, сразу же сообщай мне…»

Подчиненным своим Томчук внушает: «Не распускайте обо мне язык в коридорах института, имейте в виду, установлены магнитофоны. Мы с директором все потом прослушиваем». Вызвав, к себе подчиненных, профессор набирает номер директорского телефона и так с ним говорит, чтобы все кругом слышали: директор трепещет перед Томчуком, стоит перед ним на цыпочках. Однажды, правда, профессор ошибся, прокрутил на одну цифру меньше. Но не заметил этого и все равно грозно накричал на директора в пустую трубку.

А что вы хотите? Ученый истину добывает. А неученый, попав в науку, должен всех поскорее перессорить, прибрать к рукам, попрать, запугать. Вынужден! Чтобы никто не посмел заметить, как слаб, некомпетентен человек, что не своим занимается делом.

…Когда в конце концов работой отдела заинтересовалась группа народного контроля Воронежского института и члены ее сняли с полки тщательно переплетенный семьдесят один том (десять тысяч страниц), раскрыли их, то обнаружилось: рядом с химическими формулами — старые промокашки, использованные листы копирки, черновики личных писем, протоколы собраний и заседаний… Научная продукция отдела за три с небольшим года.

И ученый совет института досрочно, не дожидаясь конкурса, освободил доктора и профессора как не соответствующего должности.

Ромуальд Иванович какое-то время еще грозил, стращал, негодовал, требовал. По его просьбе высокая комиссия Гослесхоза СССР приехала в институт проверить, не возвели ли на доктора и профессора напраслину. Вновь собрался ученый совет и вновь подтвердил: Ромуальд Иванович должности не соответствует.

Хрупкий лед проломился наконец. Открылась под ногами черная бездна.

Скажете: тяжело читать, сердце сжимается?

А писать, думаете, легче?

Но что же делать! Я обязан писать об этом, а вы обязаны об этом читать, потому что мы с вами, наше общество, придерживаемся строгой и принципиальной позиции: не прятать, не скрывать, не замазывать недостатки, а открыто и честно говорить о них, называть вещи своими именами. Ибо, чем громче и откровеннее станем мы говорить о недостатках, тем непримиримее и эффективнее окажется борьба с ними.

И все-таки — кто спорит! — так иной раз осточертеет говорить о низких душах и пустых делах, так хочется прикоснуться к чему-то чистому, высокому и подлинному.

Я расскажу сейчас о настоящем мастере своего дела. Вероятно, нет и не может быть для человека оценки выше, чем короткое, емкое слово «мастер». Но давайте вдумаемся, что оно, в сущности, означает? Только доскональное знание собственного ремесла? Свободное владение своей профессией? Талант и золотые руки.

Все это, конечно, входит в понятие мастерства. Однако, мне кажется, далеко его не исчерпывает. Потому что мастерство — это ведь тоже позиция. Обязательно, прежде всего — позиция. Позиция человека, честно делающего свое единственно, незаменимое, по сердцу и по силам выбранное дело.

Отстранив от работы научного сотрудника — назову его Ивановым, — Института экспериментальной медицины, академик Наталья Петровна Бехтерева сказала ему: «У меня отвратительное чувство. Мне вас жаль. Вы один из самых одаренных, а потому любимых сотрудников. Много сил вложено… Но я не имею права допустить вас к больным…»

Узнав об этой истории, я спросил Бехтереву:

— И ничего нельзя было сделать?

— Нельзя. К сожалению.

— Вы уверены?

— Уверена.

— Но это же потеря для отдела?

— Весьма ощутимая. Но поверьте — то не мой каприз. Не было другого выхода.

А произошло следующее.

В клинике на излечении находился больной, страдающий тяжелой формой эпилепсии. По методу, разработанному Бехтеревой и ее сотрудниками, в мозг ему были вживлены электроды.

Человек живет обычной жизнью. Читает книги. Беседует с другими больными. Ходит по коридору. А мозг его тем временем специальной радиосвязью связан с экраном энцефалографа. Врач видит, когда все спокойно, а когда приближается припадок и надо лечебными дозами электротока «обстрелять» патологический очаг или, наоборот, усилить током работу здоровых структур и нейронов. То есть провести сеанс стимуляции.

В тот день, о котором идет речь, все было спокойно. У больного не возникало никаких зрительных или звуковых галлюцинаций. Он сидел и мирно играл в шахматы. Но к нему подошел научный сотрудник Иванов, положил руку на плечо и ласково сказал: «Петр Гаврилович, пойдем, друг, на стимуляцию».

При проверке выяснилось: накануне, проводя лечебную стимуляцию, Иванов, не успел записать, как она влияет на речевые функции и краткосрочную память больного. И решил добрать недостающий материал. То есть в тот день стимуляция нужна была не больному, а ему, научному сотруднику Иванову.

— Ну и что? — сказал мне один медик, знавший эту историю. — Извините, просто штучки Натальи Петровны… Никакого же вреда Иванов не причинил больному. И не мог причинить… Вот представьте: вы не только врач, но еще и ученый. Отрабатываете новый лечебный метод. Входя в палату, вы так больному и говорите: «Голубчик, пойдем работать». И он идет. Он прекрасно вас понимает, уверен, что зла вы ему не причините. И не оттого только, что знает вас лично, но и оттого еще, что живет в эпоху НТР и, стало быть, лишен многих вчерашних пустых предрассудков. Я думаю, вопрос стоит так: если вы, врач, ученый, собирая материал, готовы, не дай бог, рискнуть здоровьем и безопасностью своего больного, вас надо немедленно судить. Но если из ложно понятого врачебного долга вы упускаете возможность, не повредив сегодняшнему больному, собрать материал, необходимый тысячам завтрашних больных, то вас тоже надо судить. По крайней мере, строгим судом профессиональным… Врачебный принцип, чистая совесть — все это, конечно, прекрасно. Но почему принцип наш должен быть глупым, а совесть — слепой и неразумной? Кому от этого лучше?