Александр Борин - Крутые повороты

— Когда мы только начинали применять электроды, — сказала Бехтерева, — кое-кто вообразил: вот она, синяя птица, больше ничего и не надо… В какой-то момент, знаете, мне стало страшно. Жутко. На каждом углу я твердила: «Мы применяем не только их. Если мы можем от электродов отказаться, мы должны отказаться. Только если это необходимо, если это самое лучшее для данного больного лечение…» Чем опасен всякий хороший лечебный прием? Хороший — значит особенно активный… Тем, что он рождает соблазн применять его чуть ли не ко всем больным… В любом деле опасно выпустить джинна из бутылки. В медицине, может быть, опаснее, чем везде.

Бехтерева-врач боится выпустить джинна из бутылки. Но Бехтерева-администратор не меньше того опасается держать джинна слишком крепко загнанным в бутылку. Не знаю, какой из двух этих обоснованных страхов более справедлив и основателен.

Больная страдала редкой наследственной болезнью. Поражены были нервная система и печень. Она не могла уже сделать шага, взять сама стакан воды.

Стандартные методы лечения в данном случае не помогали. Решено было созвать необычный консилиум. На совет пригласили не терапевта, хирурга и невропатолога, а представителей разных фундаментальных наук. В результате лечение было организовано на стыке биохимической генетики и нейрофизиологии. Женщина выздоровела. Вернулась к труду, к нормальной жизни. Перед каждым праздником заведующий лабораторией биохимической генетики Соломон Абрамович Нейфах получает от нее телеграмму с пожеланиями здоровья и обязательно… «цыганского веселья».

Консилиум разных наук — явление, характерное для Института экспериментальной медицины, института многопрофильного, университетского типа. Под одной крышей объединены здесь отделы и лаборатории — нейрофизиологии, молекулярной биологии, эмбриологии, фармакологии, атеросклероза…

Как-то я спросил Бехтереву:

— Но атеросклероз совсем ведь не ваша область?

— Да, не моя. Как говорят англичане, «это не моя чашка чая».

— Генетика, эмбриология, фармакология тоже?

— Да, конечно.

— Какими же качествами должен обладать современный научный руководитель, вынужденный пить сразу из «нескольких чашек»?

Она задумалась.

— Хотите спросить, какого бы я желала иметь над собой директора, будь я рядовым сотрудником? Ну что ж… Во-первых, он должен знать любое «чужое» дело хотя бы настолько, чтобы не попасть под влияние людей, которые говорить о своей работе умеют красивее, чем работать… А во-вторых, я хотела бы, чтобы интерес чужим исследованиям не погасил у моего директора интереса к собственному труду… Это же так легко, так просто! Если твоя собственная научная работа не безумно тебе интересна, не безумно важна, то один раз дашь себе поблажку, другой раз дашь поблажку… Времени же постоянно в обрез. И все! Можешь себе-ученому заказывать пышные похороны.

Что же самое тяжелое и опасное для Бехтеревой-директора: разумно изо дня в день управлять всем огромным многолюдным институтом или же суметь в себе самой не погасить однажды Бехтереву-врача и Бехтереву-ученого?

Опубликовав очередную монографию, Бехтерева дала сотрудникам задание провести исследования, которые могли бы эту монографию… опровергнуть.

Я спросил ее:

— Не страшно было?

— Страшно, конечно… Но знаете, когда-то Жанну д’Арк спросили, есть ли у нее божья благодать. Она ответила: если есть, то она просит бога сохранить ее… Но говоря всерьез… Это всегда немножко страшно — выяснять, сохраняется ли еще в тебе благодать. Но как же иначе? Нельзя же это выяснить раз и навсегда, на всю жизнь. Приходится пытать себя ежедневно. А что делать?

Я стою на ступенях невысокого здания, облицованного белым будракским известняком.

Здесь, на территории Кубанской опытной станции Всесоюзного института растениеводства, в двухстах километрах от Краснодара, открывается Национальное хранилище семян мировых растительных ресурсов.

О том, что на нашей планете с катастрофической быстротой исчезают растения, все чаще и чаще пишут газеты, тревожатся ученые. Там, где еще вчера рос дикий картофель, колосилась старинная пшеница, нетронутыми стояли фруктовые деревья, сегодня тракторы вспахали землю, бульдозеры вырыли котлованы, выросли новые города, заводы, плещутся искусственные моря.

Когда-то американский ученый Харлан с фотоаппаратом в руках посетил многие страны мира… Сегодня его сын, ученый Дж.-Р. Харлан-младший, повторил маршруты своего отца. На снимках Харлана-отца — густые, непроходимые заросли. На снимках Харлана-сына — мертвая пустыня.

«Истощение наших биологических ресурсов может быть пагубным для будущих поколений людей, — предупреждает ФАО, специальная ботаническая организация при ООН. — Они не простят нам отсутствия ответственности и предвидения».

Чтобы потомки не обвинили нас в безответственности и близорукости, во всем мире работают сегодня специальные экспедиции. Спешат эти экспедиции, спешат, пока не поздно, собрать непрочную зелень планеты, поместить семена в специальные хранилища, законсервировать, спасти для нас и для наших потомков.

Хранилища эти называют генными банками. Потому, наверное, банками, что содержимое их дороже любого золота, невосстановимее любых денег.

На проведение экспедиций и строительство генных банков сегодня не жалеют никаких средств. Создана Национальная лаборатория длительного хранения семян в США, есть хранилища в Японии, в Турции, строится в ГДР.

Наш генный банк под Краснодаром будет самым крупным в мире .

Специалисты разных стран ждут его с нетерпением и надеждой.

Американский ученый Дж.-Р. Харлан-младший, тот самый, который повторил путешествия своего отца и с тоской видел пустыню там, где вчера еще шумела зелень, сказал о нашем хранилище: «Все больше и больше стран находится сегодня в зависимости от мировой коллекции советского института растениеводства. Работы этого института необходимы для существования всего человечества».

Почему именно мы?

Потому, что в основу нашего национального хранилища положена будет знаменитая, уникальная, богатейшая коллекция семян, собранная известным советским ученым Николаем Ивановичем Вавиловым и спасенная в годы ленинградской блокады четырнадцатью его учениками.

О четырнадцати сотрудниках Всесоюзного научно-исследовательского института растениеводства, которые в блокаду остались в Ленинграде и спасли от уничтожения вавиловскую коллекцию — десятки тонн зерна и тонны картофеля, — известно немало.

Об этом написаны воспоминания, рассказывали газеты и журналы.