Александр Борин - Крутые повороты

— Участие в международном конкурсе петроградского тепловоза, — сказал Гаккель, — должно наконец опровергнуть унизительную русскую привычку к собственной беспомощности, доставшуюся Республике от России.

— Зачем конкурс нужен, я знаю, — возразил Скорчеллетти. — Я не знаю только, как его выиграть.

Гаккель посмотрел на него.

— Путь один, — серьезно ответил он. — Поступать неблагоразумно…

Скорчеллетти подумал, вздохнул. Пожал плечами.

— Три года назад, — сказал Гаккель, — профессор Ломоносов из лучших, конечно, побуждений уговаривал меня уйти из тепловозного строительства. Но видите ли… я уверен, что неблагоразумие мое революции сегодня более угодно, чем осмотрительность профессора Ломоносова.

Вошла Ольга Глебовна. Поставила на столик фарфоровый поднос две чашечки кофе, хлеб, кубик масла.

Тревожно взглянула на мужа.

Он улыбнулся ей.

Когда она вышла, Скорчеллетти сказал:

— Боюсь, желаемое вы принимаете за сущее, Яков Модестович.

Гаккель ему ответил:

— Лучший способ сущее сделать желаемым, Владимир Карлович.

Они помолчали.

— Готов признать, — сказал Гаккель. — Как инженер, он был абсолютно прав, возражая против конкурса.

— Кто? — спросил Скорчеллетти.

— Ломоносов. Но как русский человек глубоко ошибался…

Скорчеллетти промолчал.

— Руководство Республики, объявив конкурс, поступило крайне непрактично, — сказал Гаккель. — Но, при этом, знаете, чрезвычайно мудро. И чрезвычайно дальновидно… Поймите это, Владимир Карлович…

Дочь Якова Модестовича, Екатерина Яковлевна Гаккель, помнит тот неожиданный визит к отцу Владимира Карловича Скорчеллетти.

Она рассказывает мне сегодня:

— Когда Скорчеллетти ушел, отец долго не ложился. Ходил по комнате. Играл на скрипке.

В тот вечер он показал дочери письмо, которое давно, еще в 1912 году, после поджога ангара с аэропланом, написала ему в Москву Ольга Глебовна.

До наших дней письмо не сохранилось. Но Екатерина Яковлевна не забыла его, его нельзя забыть…

«Друг мой, — писала в 1912 году Ольга Глебовна мужу, — сердце не выдерживает видеть, как ты терзаешься. Но я твердо знаю, и не случись пожара, ты все равно бы скоро покинул этот жадный коммерческий марафон, хотя и взял на нем призы…

По натуре своей ты художник, а не добытчик. Зачем ты в каждом письме мне пишешь, как мы разорены, что казна отказала в субсидии и растрачено наследство отца? Для нас с тобой это же единственное естественное состояние, такие мы от бога, и тому нельзя огорчаться…

Я скажу тебе сейчас и скажу всегда: ты, мой друг, живешь правильно, и я вместе с тобой…»

В середине декабря 1923 года Гаккель спецвагоном уехал в Москву.

Пять дней не звонил в Петроград, а 21 декабря наконец пдзвонил в бюро Харитонову и, довольный, сказал, что председатель ВСНХ Богданов сдался: Коршунову предписано приравнять строительство тепловоза к военным заказам в смысле сверхурочных работ.

Яков Модестович возвратился в Петроград в самом конце месяца и в тот же день, вечером, съездил на Балтийский завод. Приказ из Москвы о сверхурочных уже пришел, но генератор до сих пор не собрали, в механической мастерской нарезали посторонние бронзовые шайбы.

— Чей заказ? — спросил Гаккель.

Мастер сказал:

— Губисполком распорядился срочно отремонтировать баржи.

Гаккель направился в контору, но Коршунова не застал, его срочно вызвали на бюро губкома.

Поздно вечером Яков Модестович позвонил Коршунову по телефону домой.

— Людей нет, — объяснил Коршунов. — Некому сверхурочные выполнять.

— Неправда, — сказал Гаккель. — Механические мастерские сегодня нарезали бронзовые шайбы. Для кого?

Трубка помолчала.

— Это что, слежка? — резко спросил Коршунов.

— Нет, контроль за соблюдением нашего соглашения, — так же резко сказал Гаккель. — Вы обязались придерживаться сроков?

Коршунов не сдержался:

— Какие сроки! — крикнул он. — Как класс они ликвидированы. Неурожай в Петропавловском районе все сроки пустил под хвост хохлатке. Эти шайбы губком велел для барж резать. Нечем будет семена возить по Ладоге. Вам понятно?

— Нет, сказал Гаккель. — Непонятно, Константин Николаевич. Я не имею права считаться ни с вашим неурожаем, ни с вашим губкомом…

Яков Модестович повесил трубку.

Поднял с постели дочь Катю.

Она подсела к разбитому «ундервуду» и под диктовку отца, еле-еле успевая за ним, двумя пальцами отстучала:

«Вы берете на себя всю ответственность… срываете выступление… на международном конкурсе тепловозов первого и единственного русского тепловоза, постройка которого начата по инициативе тов. В. И. Ленина, срочно велась нами… между прочим, с целью показать производительную мощь республики на международном конкурсе тепловозов…»

Я читаю это длинное сердитое письмо Якова Модестовича, сохранившееся в Ленинградском архиве Октябрьской революции, и воображаю, как Коршунов, прочитав письмо, стучит кулаком в фанерную стенку и к нему заходит Владимир Карлович Скорчеллетти.

— На, читай, — говорит Коршунов и ждет, пока Скорчеллетти прочтет письмо Гаккеля. — Ну что, прав профессор?

— Прав, — говорит Скорчеллетти.

— А мы?

— И мы правы, — говорит Скорчеллетти.

— Мы можем еще поднатужиться? — спрашивает Коршунов.

— Нет, — говорит Скорчеллетти.

— Владимир Карлович, надо, — просит Коршунов.

— Хорошо, поднатужимся, — говорит Скорчеллетти.

— Я думал, итальянцы — заводной народ, — смеется Коршунов. — А ты спокоен.

— Я не спокоен, — говорит Скорчеллетти. — Я волнуюсь.

— Давай постараемся ускорить, Владимир Карлович, — просит Коршунов.

— Хорошо, — говорит Скорчеллетти. — Мы постараемся ускорить.

И Коршунов царапающим пером пишет бледными красными чернилами поперек письма Гаккеля: «В дело».

О тогдашней жизни Якова Модестовича мне рассказывают три заводских ветерана — Константин Михайлович Терентьев, Сергей Прокофьевич Егоров и Николай Степанович Сорокин.

Старше всех Терентьев. В начале двадцатых он уже был механиком по дизелям.

Помнит, как однажды вызвал его Коршунов, познакомил с худощавым мужчиной в пенсне, с профессорской бородкой.

— Инженер Гаккель, — сказал Коршунов. — Будет строить на заводе сухопутный дизелевоз. Пойдешь к нему механиком.

Вместе с Гаккелем Терентьев съездил на соседний завод, отобрал тысячесильный дизель «Виккерс», принадлежащий военному ведомству.

Помнится, военные заартачились, и Якову Модестовичу пришлось обратиться в Москву.

Я читаю Константину Михайловичу выдержку из докладной Кржижановского Ленину по тепловозному вопросу:

«…Имущество находится в распоряжении Военного ведомства, которое отказало в его передаче. Считая постройку дизель-электровоза из имеющихся частей крайне важной и нужной, Госплан всемерно поддерживает ходатайство комиссии о передаче ей этого оборудования».