Мария Романушко - В свете старого софита

Очень, очень давно не видела Моего Клоуна… Почти год!

Скоро – лето…

Летом он всегда приезжает в Москву…

И настало лето семьдесят второго года. Лето, в которое всё скрестилось, сошлось.

Оно началось жарой, всё буйно цвело, особенно сирень… Особенно на Цветном бульваре. Снежно-белая, нежно-сиреневая, фиалково-лиловая… Ах, сколько было сирени на Цветном бульваре в начале того лета!…

И всё – в душном тополином снегу…

Жара стояла совершенно южная, густая, бархатная…

ЛЕТО 1972 ГОДА. Самое огромное в моей жизни лето.

Это – целая жизнь, страшная и прекрасная, странным образом вместившаяся в одно лето…

Наверное, в жизни каждого человека бывают такие времена: дни, недели, месяцы, когда время ведёт себя непостижимым образом. Когда дни вмещают в себя годы, недели – века, а месяцы – целые эпохи…

В это лето для меня ВСЁ кончилось.

И – ВСЁ началось.

…А начиналось это лето весело и беспечно. Жара стояла с самых первых июньских дней. Сочная, долгожданная жара после суровой зимы и хмурой весны. Сирень цвела, как безумная… Не только на Цветном бульваре, но и в маленьких сквериках, во дворах – повсюду сиреневые и лиловые облака… сирень ломилась из-за каждой ограды…

Крыша!…

Мы открыли её с Танюшкой Неструевой.

А произошло это так.

Работы в начале лета было мало. Сидеть в конторе и трепаться – скучно, жарко… Мы с Танюшкой уходили во время обеденного перерыва погулять. И гуляли часа два, три. Бродили по улочкам и дворикам Старой Москвы, мы обе это обожали. Как-то забрели на Сретенский бульвар и – УВИДЕЛИ КРЫШУ!…

Как же я раньше не видела эту крышу? Странно, непостижимо, но – факт.

А ведь с Наташей Дюшен мы гуляли не раз по этому бульвару, ещё в ту весну, 70-го года, когда мы бродили по Москве, как очумелые, и говорили только о Клоуне…Только нём и о нём… Так что нам было не до крыш. Потому что перед глазами маячил только манеж. Манеж был выше всех крыш! Манеж был равен миру. И только на него были устремлены наши взгляды… Мои – это уж точно. Про Дюшен так не скажу. Всё-таки у неё была и другая какая-то жизнь. Но когда мы соединялись для этого блуждания по Москве, всё, кроме манежа и Клоуна на нём, исчезало из поля нашего зрения…

И вот – мы с Танюшкой увидели Крышу!

Огромный дом на углу Сретенского бульвара и Фролова переулка. А если запрокинуть голову – то увидишь мансарды… башенки… шпили… и часы на самой главной башне… Наверное, в Прибалтике можно увидеть нечто сказочное. Или в Голландии, в стране моего любимого Андерсена, где я никогда не была и вряд ли когда-нибудь буду. А тут – такое чудо из сказки!

«Тань, я хочу туда!»

И мы пошли искать выход на крышу…

Мы заходили в каждый подъезд, благо это было время, когда в Москве ещё не знали о кодовых замках на подъездных дверях. Мы заходили в каждый подъезд, здесь были широкие старинные лестницы с могучими ступенями, высокие тяжёлые двери, здесь стоял аромат девятнадцатого века, а может, и восемнадцатого. Подымались на лифте на последний этаж, но… нигде выхода на чердак не было! Так мы исследовали подъезды, выходящие на бульвар и в переулки. И тут увидели высокую арку. И вошли во внутренний двор…

Он был пустынный, без единого деревца, наполовину залит жарким солнцем, наполовину в прохладной глубокой тени, такой типичный питерский двор. Сюда тоже выходили двери подъездов. Мы сразу направились к подъезду – в самой глубине двора.

Это оказалась чёрная лестница. Приоткрытые обшарпанные двери, мусорные вёдра на лестничных площадках, запахи кухни… и опять же вспоминается Петербург Достоевского… Кажется, сейчас сверху по пыльной лестнице спустится бледный от голода Раскольников…с топором под мышкой… или какая-нибудь кухарка с корзинкой…

Лифт не работал. Потопали наверх пешком. Вековая пыль на оконных стёклах, на перилам, на ступенях… Кажется, с прошлого века здесь не подметали.

Лестницы узкие, ступени крутые… Шли молча, конспирируясь, казалось – на наши голоса из любой двери может выглянуть толстая кухарка в замызганном переднике…

Наконец, дотащились до верхнего этажа. Ах!… Наверх вела ещё одна лестница – к приоткрытой двери на чердак…

…Внутри полутёмной пыльной башни жило страшное стокрылое чудище, которое при нашем появлении – шумно, оглушительно, вздымая клубы пыли, забило крыльями… взмыло куда-то вверх под потолок… на мгновение в башенке стало совершенно темно, как в колодце… А в следующее мгновение, рассыпавшись на сотни комочков, чудище вылетело вон через маленькие узкие окошки под крышей… Это были голуби. Сотни голубей, избравших местом своего обитания эту башню.

Лестница, ведущая к люку в потолке, была густо усеяна птичьим помётом и перьями, будто устлана мягким ковром…

Люк легко открывался, запоров нигде не было.

Так мы оказались во второй башне. Точнее – на втором уровне башни. Здесь жили механизмы огромных часов. Тех самых часов, которые были видны с улицы. Одни из них были повёрнуты в сторону бульвара, другие – в сторону Тургеневской площади, третьи – в сторону Почтамта. (Странно, но когда я бегала на Почтамт за письмами отца, я не замечала этого сказочного дома. Я была сосредоточена на другом).

В этой – часовой – башне было маленькое оконце. Оно смотрело во внутренний двор. Через окошко можно было запросто вылезти на крышу. Странно, что другого выхода на крышу не было – только через это окошко. И пролезть через него мог далеко не каждый, а только человек определённой комплекции. К счастью, мы с Танюшкой обладали именно такой комплекцией. Мы могли бы пролезть и в более узкое окошко.

А под окошком (со стороны крыши) стояла маленькая железная стремяночка в две ступеньки…

Дом прямоугольный, на каждом углу – по башенке. Все башенки разные, такие андерсеновские, сказочные…

Крыша усеяна чердачными окошками и печными трубами, как грибами… То-то было когда-то работы у трубочистов!…

Крыша была выгоревшего красного цвета, такого потёртого дождями цвета, как старый, рабочий цирковой ковёр… Жаль, что не черепичная. Но по черепичной невозможно было бы бегать. А по этой – пожалуйста!

Ещё на крышу выходили широкие окна многочисленных мансард. Это были мастерские художников. В этом легко было убедиться, заглянув в любое из них. Многие были распахнуты настежь… Но – странно – ни один художник за мольбертом обнаружен не был. Все ушли по каким-то делам. Или в этот обеденный час где-то в недрах своих мансард готовили себе нехитрую художественную трапезу.

Так что на крыше гуляли только мы с Танюшкой, голуби и бабочки…

А ещё здесь жил лев! Он сидел у самого края карниза, охраняя башню с часами, и задумчиво глядел в сторону Почтамта. Как будто мечтал о заветном письме, которое никак не приходило… Взгляд у льва был очень живой, хотя сам лев был каменный.