Мария Романушко - Если полететь высоко-высоко…

И поэтому, когда до обывателей доходил очередной слух о том, что какого-то там свободного художника или поэта посадили за «тунеядство», то советские граждане с удовлетворением это обсуждали, а моя мама хваталась за сердце…

Сажали не всегда в тюрьму. Иногда сажали в психушку. Потому что уклоняться от строительства коммунизма мог только преступник или сумасшедший. (Независимо от половой принадлежности).

Мои мама и бабушка жили в постоянном страхе за меня. Тем более, имея в семье страшный опыт: дед мой рыл в своё время канал под Дмитровом, и мой отец тоже побывал за колючей проволокой лагерей… Правда, это было при Сталине. Но Сталин давно умер, а страх, казалось, поселился навеки в душах людей.

И когда очередного писателя или художника, или учёного если и не сажали, то вышвыривали из страны, или ссылали куда подальше, мои близкие приходили в полный и окончательный ужас. Они полагали, что лишиться Родины – это ещё страшнее, чем лишиться свободы. Герои тех дней, о ком говорили и на кухнях, и на лавочках у подъездов – Солженицын, Сахаров, Бродский, Ростропович, Любимов, Параджанов… В ком-то они вызывали ужас и ненависть, их клеймили змеино-шипящим словечком «отщепенцы». А в ком-то эти люди вызывали искренний восторг. Например, в каптеревском кругу.

Моя «неправильная» жизнь, и мои «странные» дружбы с разными батюшками, за которыми следило КГБ, всё это держало мою маму в постоянном напряжении и страхе.

– Неужели тебе приятно так жить?

– Мама, я живу свою жизнь.

– Боюсь, это плохо кончится…

Особенно она боялась за меня, когда отца Димитрия Дудко лишили прихода и посадили в тюрьму.

В Новой Деревне.

Эта тётка с хищными ноздрями и сиреневым ртом, она вечно лезет со своими советами!

Стояли во дворе с Яшей Кротовым, он показывал свадебные фотографии, на которых – он с Ирочкой. А я ему показывала Антошины. И он стал расспрашивать про Антона. А эта тётка вокруг вертится, прислушивается, а потом подкатывает и говорит:

– Маша, а вы не хотите спрятать своего сына от мира и вырастить в чистоте? Чтобы мир его не испачкал. Может, это знак: то, что у него нет иммунитета, и на всё аллергия? Может, ему и не нужно выходить в мир? Я тут про одну женщину читала, правда, не у нас это было, а где-то в Америке, так она своего сына в доме держала до двадцати пяти лет – и он был душой чист, как младенец, и не знал никаких плохих слов, а только слова молитв. Она воспитала его настоящим христианином. Не хотите так? Прекрасный пример для подражания.

Меня прямо затрясло от её слов, хотелось закричать, с трудом сдержалась.

– Не прекрасный пример, а УЖАСНЫЙ! Она, эта мамаша, – преступница! Или сумасшедшая. Не собираюсь повторять чьи-то безумства. Я родила сына для мира. Он должен был прийти в этот мир – и он пришёл. В мир – а не в клетку! Если вы считаете, что именно так нужно воспитывать детей, запирая их на все засовы, может, вообще в шкафу держать? Отчего ж вы сами своего ребёнка не держали тогда в дому?

– Я пыталась, – говорит, – но дщерь оказалась непокорной. И квартира у нас на первом этаже, ей легко было убежать в окно, когда я двери запирала на ключ.

Я смотрела на неё и никак не могла понять: она – сумасшедшая? или искустная провокаторша? Считает себя семи пядей во лбу. Пытается руководить новодеревенским приходом, влезает во все молодые семьи, всех учит-поучает. Всех судит. Считает, что имеет право на это.

…На обратном пути в Москву, в электричке, тётка с хищными ноздрями села напротив меня и так вкрадчиво-въедливо спрашивает:

– Ну, как там ваша старушка поживает?

– Какая старушка? – не поняла я.

– Людмила Фёдоровна, ваша крёстная.

– Людмила Фёдоровна – не старушка. И никогда не будет старушкой! – ответила я резко.

– Говорят, она болела тяжело?

– Да, болела. Но сейчас уже всё хорошо!

– И что, по-прежнему стишки сочиняет?

– Что значит «стишки сочиняет»? Людмила Фёдоровна – поэт. Великий поэт! Да, она по-прежнему пишет стихи. Гениальные стихи!

Тётка нехорошо ухмыльнулась.

– Уж в её-то возрасте не стихи надо писать, а о смерти думать! – прошипела она своим ядовитым ртом.

Я встала и пошла в другой конец вагона. Меня всю трясло от бешенства.

Говорю себе: «Просто она дура. Или сумасшедшая. Чего меня так трясёт? Мало ли дур и сумасшедших на свете? Что же из-за каждого их дурацкого слова так переживать? А… да она просто завидует! Она считала свои стихи шедеврами, пока не услышала стихи Людмилы Фёдоровны. Да, такое пережить ей трудно…»

Господи, научи не поддаваться на искушения! Научи не принимать близко к сердцу нелепые слова странных людей…

Уж в который раз Валька Гнеушев насылает на меня журналистов! Точнее – пытается наслать.

Говорит:

– Журналист (такой-то) хочет написать о Енгибарове книгу. Он придёт, и ты ему расскажи всё, что знаешь. Ну, и про то, как вы общались… Я сказал, что вы с Енгибаровым дружили, он очень заинтересовался.

– Никому и ничего я рассказывать не буду.

– Почему?… – искренне удивляется Валька. – Он хороший парень. И журналист тоже хороший. Напишет книгу. Тебе самой будет приятно.

– Я же тебе сказала: ничего и никому я рассказывать не буду!

– Но я уже дал ему твой адрес!

– Успокойся, я ему просто не открою.

– Но почему??

– Если я захочу – я сама напишу о Енгибарове книгу. Но я – не хочу. Это – МОЁ. И только моим и останется…

А журналист всё-таки пришёл.

И я ему не открыла.

Приходил и другой.

Ему я тоже не открыла.

И кто-то из них на меня сильно обиделся. За то, что не захотела рассказать о том, как всё было. Взял этот сочинитель – и написал, как говорится, «от балды» – свою версию.

Сочинить такое можно было только в тяжёлом бреду… Чушь от первой строчки до последней! По пословице: каждый думает в меру своей испорченности. Конечно, никому не запретишь писать глупые рассказы. Но когда при этом в дурацком сочинении главными героями выставлены ты сама и дорогой тебе человек… Тут уж не до смеха. Да, господин сочинитель использовал наши реальные имена – Енгибарова и моё. И мои стихи процитировал. При этом «слегка» подправив их – на свой вкус. Опошлил. (А потом, спустя много лет, вывесил этот жалкий пасквиль в интернете. И фамилия-то у этого писаки такая говорящая – Круковер! Так и слышится в ней: «кругом враки»!)

Ну, что с ним делать, с этим пасквилянтом? Вызывать на дуэль? Подавать на него в суд?…

А не много ли чести ему будет?…

Но один раз (спустя много-много лет) я всё же поддалась на уговоры всё того же Гнеушева.

– Понимаешь, – говорил Валентин, – это совсем молоденькая журналистка, такая хорошая девочка, её зовут Ольга Фукс. Она стажёрка из газеты «Вечерний клуб». Ей в редакции поручили написать статью о Енгибарове, а она о нём ничего не знает, она же родилась уже после… Это её первое редакционное задание, она чуть не плачет. Пришла ко мне. Но что я могу ей рассказать? Я же с Енгибаровым был не знаком. Можно, я дам ей твой адрес, а? Помоги ей…