Мария Романушко - Там, где всегда ветер

Аккордеон – такой французский инструмент, и у меня к нему такая романтическая любовь… Когда по радио слышу аккордеон, что-то там замирает внутри, и какие-то странные видения мелькают перед внутренним взором: я (разумеется, в образе мужчины) – в широкополой чёрной шляпе, в длинном пальто, с аккордеоном – на людном бульваре: огни, смех… и все вокруг говорят исключительно по-французски!…

«Почему аккордеон?» – удивилась мама. «Нравится,» – коротко сказала я.

Она не стала спорить. Иногда она очень легко соглашалась (всё зависело от её настроения в данную минуту). Поехала в Днепропетровск и вернулась с красивым, шоколадного цвета, чемоданом особой формы, так что сразу видно – не просто чемодан для шмоток, а шикарный футляр для шикарного музыкального инструмента! Когда она открыла этот волшебный футляр – я ахнула! Такой красоты я ещё не видела и о такой даже не мечтала…

Потом, через много лет, мама скажет, что купила аккордеон на деньги, которые присылал для меня отец. Но тогда она мне об этом не сказала, а жаль… Таким образом, это был как бы подарок от отца – но тайный. Так вот почему я его так полюбила с первого взгляда!

Аккордеон был глубокого и нежного сине-сиреневого цвета, перламутровый, сказочно-прекрасный! Его и сравнить было нельзя с каким-то там чёрным, скучным пианино! Справа – клавиши длинные, белые и чёрные, прохладные; белые – будто сахарные! Чёрные – как антрацит. Слева – гладенькие и кругленькие, как монпасье, беленькие упругие кнопочки… И пять регистров, с ума сойти! Мой аккордеон может петь, как соловей, и стонать, как орган!… О, с таким не стыдно выйти на бульвар Монпарнас!…

Решено: осенью я иду в музыкальную школу.

6 класс. Мне 12 лет. Год 1962-63

Перед началом нового учебного года наш класс разделили на два: на шестой «А» и шестой «Б». Вот как много теперь в городе моих ровесников! Больше сорока.

Классной руководительницей шестого «А» стала наша Марьюшка. А в шестом «Б» какая-то новая учительница, мы её ещё не видели.

Марьюшка, пользуясь тем, что новая учительница пока не в курсе наших особенностей, отобрала в свой класс самых сильных учеников. Таким образом, в шестом «А» оказалось всего шесть мальчиков, и все – без пяти минут отличники, все такие умные-преумные: конечно же, Лезя и Жорка – они у Марьюшки всегда на первом месте; ну конечно же Серёжка Потапов (он же – Потапыч, любитель задач повышенной сложности – типичный «ботаник», отрешённый ото всех, небрежный в одежде, «вещь в себе»), конечно же – Серёжка Калашников (он же – Калачик, кругленький и аккуратный, как девочка, с большущей умной головой – в таком объёме могло бы поместиться целых две головы!), конечно же – наш классный весельчак-острослов Сашка Соколенко, и Санька Бухвалов – тоненький и беленький, как одуванчик, с круглыми удивленными глазами. Ну, и девочки, как на подбор – умные и красивые. Все в городе говорили: Марьюшка взяла к себе своих любимчиков.

А меня она к себе не взяла… Обеих Ань взяла, а меня – нет.

Хоть я училась ничуть не хуже Ань. И даже лучше многих, кого отобрали в «А». И всё равно Марьюшка меня отбраковала…

Узнав об этом, я очень плакала. Мама сначала меня утешала:

– В шестом «Б» ведь тоже хорошие девочки: Юля, Лариса. Ты же с ними тоже дружишь. И потом: ваши классы на одном этаже, по соседству. Какая разница, в какой комнате сидеть? А на переменках будешь общаться с Анями.

– Ну, как ты не понимаешь?! – кричала я и опять заливалась слезами. – Нет, ты не понимаешь! Это же ужасно! То, что они в «А», а я в «Б»… Понимаешь, УЖАСНО!!!

Тогда мама пошла к Марьюшке и упросила её взять меня к себе. Меня переписали в шестой «А». Но остался неприятный осадок: Марьюшка сделала это из жалости. Я её так люблю, а она хотела от меня избавиться. Осознавать это было горько. Конечно, думала я, зачем я ей такая – неправильная? Только всю картину порчу…

Я проплакала почти всю ночь, уткнувшись в подушку. И первого сентября шла в школу с опухшими от слёз глазами. С чувством, что я в шестом «А» – человек второго сорта: вместе с парочкой троечников, которых Марьюшке всё же в последний момент навязали. Потому что руководительница шестого «Б», разобравшись, что к чему, возмутилась против такого несправедливого расклада.

Хотя во многих современных школах именно так и делается, и никого это не обижает: есть классы сильные, там одни нагрузки и одни требования, а есть классы слабые – и там совсем другие нагрузки и другие требования.

Но в то время это выглядело как-то вызывающе. Наш класс был НЕНОРМАЛЬНО сильный! И таким оставался до конца школы.

…И спустя десятилетия наши учителя говорили: такого класса в нашей школе больше не было.

И была, к тому же, в классе какая-то удивительно семейная атмосфера. Не просто дружба, а именно как будто одна семья. Ведь в шестом «А» оказались, в основном, «старожилы» города (хотя нам было всего по двенадцать лет, но по вольногорским понятиям мы были уже старожилами). Наши родители дружили между собой, многие – с юности, как моя мама и мама Ани-большой, многие вместе когда-то учились, некоторые вместе работали на других стройках, ещё до Вольногорска, а теперь вместе строили этот город в степи – НАШ город, работали «одной командой» и все друг другу улыбались при встрече на улице.

А дружба детей – это была дружба во втором поколении, и она ощущалась практически как родство. О такой же потрясающе тёплой и родственной атмосфере в маленьком городе я прочла недавно в интервью Елены Гагариной, дочери первого космонавта. Она рассказывала о жизни в Звёздном городке в шестидесятые годы: о том, как дружили родители, одержимые одним делом, и дружили их дети-ровесники. Точно как у нас в Вольногорске. Только здесь все были одержимы стройкой великого комбината, а в Звёздном – полётами в космос. Но и наш город возник с мыслью о космосе: чтобы тем, кто тренировались в Звёздном, было на чём летать.

Так что два маленьких уникальных города – Вольногорск и Звёздный – были, как два брата. Они и родились почти одновременно: на рубеже пятидесятых и шестидесятых годов двадцатого века.

Итак, начался новый учебный год, и я пошла в музыкальную школу. Аккордеон для меня оказался о-о-очень тяжёлый, – в нём двенадцать килограмм, носить его из-за сколиоза мне нельзя. Бабушка сшила удобный чехол, чтобы можно было носить аккордеон на спине, как рюкзак. Но я стесняюсь носить аккордеон в чехле и теперь у нас с бабушкой ещё один повод для конфликтов: она велит носить аккордеон в чехле, а я ношу его в футляре. Бабушка уверяет, что я буквально на глазах делаюсь всё кривее и кривее, что у меня скоро будет горб на спине, ну и так далее… Мне кажется, она преувеличивает. Но нажить горб мне совершенно не хочется.