Мария Романушко - Там, где всегда ветер

– Это же как в концлагере! – кричала я.

– Ну, ты, Елена, загнула!

– Езжайте сами, если хотите! Езжайте!

– Да я вовсе не хочу! – кричала мама. – На два года бросить Родину – и из-за чего? Из-за денег?! А с кем мы там будем общаться?

– Ну, там же живут наши люди, советские специалисты, – говорил Фёдор.

– Совсем узкий круг, в котором можно сойти с ума! – плакала мама, как будто уже побывала там и знает, как сходят с ума в узком кругу специалистов.

– А главное, чем я там буду заниматься? – сказала мама. – Варить вам борщи и смотреть телевизор? Ведь для меня там нет работы.

– Будешь заниматься детьми, – предположил Фёдор. – Ну, вязать научишься, к примеру. Или чем ещё женщины занимаются?… Можно, думаю, найти себе занятие по душе. Отдохнёшь, в конце концов.

Эти мудрые, в общем-то, слова Фёдора ввергли маму в полное отчаяние:

– За два года я потеряю квалификацию! Я сойду с ума без работы…

Вот это было точно: мама не могла жить без работы. Без чувства собственной значимости для общества. А ведение домашнего хозяйства и рукоделие её никогда не привлекало. Невозможно себе представить мою маму, упоённо колдующую у плиты над кастрюлями, или маму со спицами в руках. Смешно! Это – не про неё.

Одним словом, мы вдвоём так набросились на Фёдора, что он махнул рукой и с облегчением отказался от заманчивого предложения. Мы в Германию не поехали. А Фёдор и сам был рад, ведь для него бросить Вольногорск в самый разгар строительства – было равносильно тому, как бросить малого ребёнка. Он признался: «Я бы поехал только в том случае, если бы вы с мамой очень настаивали. Мне даже приятно, что вы обе так воспротивились».

Мы все были счастливы нашим общим выбором. Благодаря этой истории, я почувствовала, что, несмотря на сложности наших внутрисемейных отношений, на главные вещи в жизни мы с мамой и Фёдором смотрим одинаково. Это меня утешило и ободрило. Эта наша не-поездка сплотила нашу семью. По крайней мере, на тот момент жизни. Я ещё раз убедилась, что для моих родителей главное в жизни их ДЕЛО, а не деньги. И я гордилась ними.

А в Германию вместо Фёдора поехал отец моей одноклассницы. Ну, и моя одноклассница со своей мамой, естественно, тоже последовали следом за главой семейства.

Тогда за границу предпочитали посылать людей семейных – так было спокойнее за граждан: не влюбятся там в кого не надо, не станут перебежчиками и предателями Родины, которая их вскормила и выучила. В то время браки с гражданами других стран не приветствовались. Помню, как одна мамина подруга вышла замуж за румына и уехала в Румынию. Это считалось дурным тоном. Помню, как кто-то сказал о ней: «Миля предала Родину».

Да, именно так это и воспринималось тогда. Потому что с молоком матери впитывалось: Родина – это наша общая мать. Причём, Родина – с большой буквы.

В те далёкие времена любовь к Родине была в сердце каждого гражданина (независимо от пола и возраста) – на первом месте. Тем более, Родину не так давно отвоевали у фашистов. Почти в каждой семье был кто-то, кто за Родину погиб – чаще всего, это был дед. Или даже оба деда, с отцовской и материнской стороны. Я не могу вспомнить, чтобы у кого-нибудь из моих одноклассников был дедушка. В нашем детском словаре даже слова такого не было: «дедушка». Не помню, чтобы кто-нибудь из моих одноклассников сказал: «мой дедушка», или: «мы с дедушкой». Не помню!

А вот отцы были почти у всех. И некоторые из них тоже успели повоевать.

Только одна девочка в нашем классе росла без отца, и только у троих были отчимы, и это воспринималось окружающими сочувственно, потому что считалось неправильностью жизни. Почти трагедией. За редким исключением, послевоенные браки были крепкими, по крайней мере – в нашей провинции. Конечно, случались в семьях внутренние трудности (а как без них?), но люди, пережившие войну, пережившие трагедию утрат, ужас похоронок, не спешили разбегаться из-за такой ерунды, как «несходство характеров», или ещё что-то. Были какие-то совершенно другие точки отсчёта, чем сейчас. И когда родители нашего одноклассника Жорки разошлись, это страшно потрясло и его самого, и весь наш класс, и весь город. Как может потрясти только смерть. Жорке все сочувствовали, переживали за него и за его маму, недоумевали: как же они теперь будут жить? Как оправятся после такого страшного несчастья?!

В те, далёкие уже, времена люди женились не для того, чтобы через год-другой разбежаться. Да, были и такие времена…

А как раз разбегаться стали мы – наше поколение: послевоенные детки. Почему?… Ну, это уже тема для отдельного трактата. Хотя причина, мне кажется, лежит на поверхности: наши мамы слишком любили Родину. И работу.

Это же внушалось и нам, детям. А о том, что нужно любить мужа, домашний очаг (фи, какое мещанство!), о том, что истинное призвание женщины – семья и дети, нежность и уют, – вот о чём прежде всего нужно волноваться и заботиться, а вовсе не о выполнении очередного пятилетнего плана на производстве, – об этом мало кто из нас слышал. Я, по крайней мере, не слышала.

И хотя наши мамы жили-поживали со своими мужьями, но как-то странно они с ними жили: то ли любили, то ли нет… Крепкие браки наших родителей выглядели очень скучными. В основательности чувствовалась унылая приземлённость: долг, быт. А где же любовь, романтика? нежность?… куда всё подевалось? Ведь совсем недавно они были молодыми. Неужели возраст «за тридцать» – это уже конец всему?

Или просто время такое было – не до нежности – тоже война в этом виновата. Или виновато было спартанское, точнее – коммунистическое воспитание, которое получили наши мамы и отцы: всякие проявления чувств считались мещанством, пошлостью. Я, например, не помню, чтобы мама хотя бы раз вышла в прихожую встретить Фёдора, вернувшегося с работы, или приехавшего из командировки, улыбнулась бы ему и поцеловала. Не было такого никогда. Наверное, если бы такое вдруг случилось, крыша бы обвалилась! Или ещё что-нибудь рухнуло. Потому что это было бы полное сотрясение моральных основ.

«Морально» в то время было скрывать свои чувства, никак их не проявлять. Не только в отношении мужа-жены, но и в отношении детей. Дети сами должны догадаться, что они любимы. Сыты, одеты – значит, любимы. А всякие там нежности… ерунда это всё, пережитки буржуазного прошлого! Ребёнка нужно воспитывать в строгости – тогда он вырастит сильным и правильным.

Одно из самых презрительных слов того времени, почти ругательство - «сентиментальный».

Замечательная поэтесса ХХ века Людмила Окназова очень точно сказала о взаимоотношениях мужчин и женщин того времени – эпохи после Отечественной войны: