Мария Романушко - Там, где всегда ветер

Сказать любимому человеку, или даже родному ребёнку «люблю» – считалось неуместной сентиментальностью.

Но если чувства долго не проявлять, то они в конце концов засыхают где-то внутри… Это как заткнуть источник воды! Кто догадается потом, что здесь что-то когда-то лилось и журчало?…

Семья была на периферии жизни. Глубокий тыл. Который должен быть прочным, но без лишних наворотов. Без «вытребенек», как сказала бы моя бабушка. На «вытребеньки» не хватало ни времени, ни сил.

На первом же месте была РАБОТА. И на втором, и на третьем. И вовсе не ради денег. А ради Родины. А семья… ну это вроде как одежда. Без неё ты голый: неуютно, холодно. Но кто вкладывает в одежду душу? эмоции? силы?

Только одна семья из всех, которые я видела в детстве – это семья Ани-большой, где люди постоянно вкладывали фантазию и юмор в повседневную жизнь – генерили радость. И самым главным выдумщиком был Анин папа. Вот и Аня, заразившись этим в детстве, продолжает фантазировать и фонтанировать, не может жить, прозябая, всё время сочиняет и устраивает в жизни праздники: для себя и для своих старых школьных друзей. То поэтические вечера при свечах, то музыкальные вечера, посвящённые Баху или Моцарту. А чего стоит празднование собственного столетия! (Того самого, до которого вряд ли доживёшь, но почему бы его не отпраздновать заранее?) По-прежнему Аня-большая – душа компании. По-прежнему из неё с удивительной лёгкостью сыплются шуточки, и окружающие смеются до слёз… Браво, Анюта! Я восхищаюсь тобой.

…В основном же, семья для большинства граждан была тихой заводью, которая постепенно превращалась в болото. Ну, поквакают иногда его обитатели, порой даже громко, но кто ж бежит из родного болота? куда? и, главное, зачем?! Здесь ели и спали. Ну, совсем как в общежитии.

А все накопленные эмоции выплёскивались в праздники. Их было пять в году, и они были очень любимы и долгожданны: Новый год, 23 февраля, 8 марта, Первомай и 7 ноября. Негусто, конечно, зато – качественно. Пили и пели от души!… А потом – опять трудовые будни. Но, как пелось в популярной песне тех лет – «Трудовые будни – праздники для нас!»

А о том, что любовь – это великий и ежедневный труд души и сердца, об этом мало кто из нас, послевоенных девчонок, слышал. Об этом наши мамы нам не говорили.

А догадаться самому об этом было трудно, отправляясь в годовалом возрасте в ясли. Потом – в детсад, потом в школу – в недра пионерской, а потом комсомольской организаций. Эти организации и брали на себя родительские функции.

И учились мы не для кого-нибудь, а для Родины. На благо Родины. Родина строго смотрела на нас и ждала от нас пятёрок.

Если ученик хватал двойку, мог прозвучать такой вопрос: «Тебе перед Родиной не стыдно?» Родина была как бы член семьи, член школьного коллектива. Но, прежде всего, Родина должна была жить в сердце и оттуда следить за нашей нравственностью и за нашей успеваемостью. Родина – как главный цензор жизни.

Нас воспитывали не лаской и нежностью, а лозунгами и линейками, на примере пионеров-героев и комсомольцев-героев, больше жизни любящих Родину, умирающих за Родину. Всё это, надо сказать, очень действовало на детское умонастроение. Думаю, разбуди кого-нибудь из нас, тогдашних подростков, и задай среди ночи вопрос: «Что ты больше всего любишь?» – почти уверена, что практически каждый тут же ответил бы: «Конечно, Родину!» Причём, Родина всегда мыслилась с большой буквы. Никак не иначе.

Наверное, всё это странно читать кому-нибудь из нынешних подростков, в начале XXI века. Их ответы на этот вопрос были бы много разнообразней…

Многие из нас очень переживали, что опоздали родиться: не повоевали в гражданскую войну, не посражались в Отечественную. И в революции не участвовали, и дедушку Ленина не успели повидать… Кто был нашим кумиром? Павка Корчагин, конечно. Чапаев. Мересьев – безногий лётчик. Страстный революционер Овод. Ещё тургеневский Базаров, такой сильный человек, презирающий разные сантименты.

…Итак, в Германию поехала моя одноклассница Арина со своими родителями. И когда они через два года вернулись, и Арина стала опять ходить в наш класс, она чуть ли не каждый день приходила в школу в каком-нибудь новом свитере, связанном её мамой. Ведь её мама в Германии от скуки только этим и занималась. «Вот ужас-то! – говорила моя мама. – Неужели и со мной могло такое случиться?! Вряд ли, конечно… Сошла бы с ума от нечего делать, вот и всё».

Наш седьмой «А» класс учится в этом году в спортивном корпусе. Все остальные классы – в основном корпусе, а мы – в приятном уединении. (Хотя некоторые девочки, которые влюблены в старшеклассников, страдают в этой ссылке). Просто в основном корпусе уже не хватает помещений – столько в школе народу. В городе строят ещё одну школу.

В спортивном корпусе, кроме спортивного зала (он же – актовый), находятся мастерские, столярная и слесарная. И кабинет биологии (он же – кабинет зоологии и анатомии). Мы учимся как раз в этом кабинете – среди шкафов с чучелами и коллекциями насекомых, среди микроскопов и гербариев. Ещё в этой комнате обитает скелет, существо безвредное, но, на мой взгляд, мало симпатичное. Зато его обожают наши мальчишки! Скелет – их приятель по разным розыгрышам. А вокруг, по стенам кабинета, висят многочисленные плакаты, изображающие устройство разных живых организмов… В этом кабинете, кстати, нет чёрных деревянных парт, выкрашенных масляной краской, за которыми мы просидели все предыдущие годы. Здесь – столы и стулья – такая вот «вольность» обстановки, и мы от этого чувствуем себя взрослыми. С этого года мы – старшеклассники.

Окна класса выходят на спортивную площадку. Сейчас затянувшееся бабье лето, уроки физкультуры проходят на площадке, целыми днями за нашими окнами кто-то бегает, прыгает, швыряет мяч в баскетбольное кольцо, так что мне есть чем развлечься на скучных уроках. Как будто целыми днями смотрю интересное кино… Удивительно жаркая, солнечная осень в этом году, и окна кабинета почти всегда раскрыты… Их закрывают дежурные, после уборки кабинета, когда уходят последними.

Приходим как-то утром, а одно из окон – нараспашку! В кабинете полный разгром: всё перевёрнуто, дверцы шкафов распахнуты, чучела валяются на полу, в зубах скелета – недокуренная папироска… И сломано много стульев.

Пришла Марьюшка. И тут же стала кричать на Кольку. (Последнее время она вообще часто кричит, стала какая-то нервная, чуть что – сразу делается красной и кричит…)

Почти в каждом классе есть свой «козёл отпущения». Если что-то случилось – все шишки тут же сыплются на него… виноват – не виноват… Таким «козлом отпущения» в нашем классе был Колька. Как-то так сложилось. Судьба его определила на эту роль, что ли. Может, потому, что семья была у него неблагополучная: родители попивали, а сам он иногда хватал двойки. Поэтому у наших учителей сразу такая мысль возникала: ну, этот из некачественной семьи, стало быть, он во всём и виноват… Кольку всегда было жалко.