Мария Романушко - Там, где всегда ветер

Если выйти во двор школы, где мы живём, то можно увидеть где-то далеко-далеко внизу – Ласточкино гнездо… А ещё ниже, ещё дальше – МОРЕ!…

В первый день мы удивились: как же отсюда до него добираются? Наверное, ехать на чём-то надо – ведь даль какая! Но, как выяснилось, ехать не на чём – только на своих двух. Неужели и дедушка Толстой, и Чехов, и все остальные знаменитости топали с такой крутизны вниз?… А наверх?…

Но у нас выхода нет: хочешь на море – иди, шагай по горному серпантину, который идёт через лес, потом через территорию какого-то санатория, потом по территории дома отдыха, потом опять через лес…

Вниз, вниз, вниз…

И мы шагаем каждое утро втроём – две Ани и я – по этой дороге, распевая во всё горло разные песни из «кукурузного репертуара», но особенно в то лето мы любили песню итальянских партизан:

Каждое утро мы так дружно и радостно её горланили, что её выучили, наверное, наизусть эти пыльные пальмы и кипарисы…

Не помню, когда другие ребята отправлялись на море. По-моему, кто когда хотел – тогда и шёл. Строем уж точно не ходили, и никакой обязаловки не было.

А потом до вечера жарились на узеньком пляже под Ласточкиным гнездом, и там уже горланил репродуктор, у которого тоже был свой любимый репертуар, и самый хит сезона – «Тумбала-тумбала-тум-балалайка»… А ещё – бархатное, волнующее: «Батуми, эх Батуми…»

Обгорели мы в первый же день. Ходили в магазин за сметаной, и на ночь намазывали себе спины. Но всё равно все потом линяли, как ящерицы, сбрасывая старую кожу…

Обе Ани хорошо плавают, а я не умею. Но зато Ани научили меня нырять. Кувыркаемся в воде, как морские котики, плаваем под водой с раскрытыми глазами, ловим медуз, собираем красивые камушки… Купаемся – сколько захотим! Никто за нами не смотрит и из воды не выгоняет.

У нас было развлечение: кто дольше просидит под водой? После «Человека-амфибии» всем было интересно потренироваться на ихтиандров…

Ну, а потом, вечером, по тому же серпантину, но только вверх, вверх, вверх…

А на следующий день – той же маленькой дружной компанией: «Я проснулся сегодня рано! Мама, чао! Мама, чао! Мама, чао, чао, чао!…»

И мы знали, совершенно определённо знали, что запомним это на всю жизнь. Нет, мы не говорили друг другу таких красивых слов: «Давайте запомним!» Просто знали: это не забудется никогда. Хотя, собственно, что тут такого запоминать? Как мы горланили песни? Эти камушки под ногами? Эти стрельчатые кипарисы? Ну, да, и это тоже, конечно, но не это главное. А главное то, что внутри. Может, такая радость была от ощущения свободы? Нам по четырнадцать лет и ощущение свободы буквально пьянит. Впервые так надолго без родителей и без всякого пригляда. Когда-то ездили в лагерь – но там было всё строем.

Вкус настоящей жизни, незамутнённой радости. В общем-то, правильно сказано: «Человек сознан для счастья, как птица для полёта». Можно (при желании) сколько угодно иронизировать над этим звонким афоризмом, но мне совершенно не хочется. Потому что я убеждена: это действительно так.

И когда это происходит в жизни – минуты, не омрачённой ничем радости, такие простые и великие минуты, когда душа совершенно свободна от всего ненужного, так часто налипающего на неё, когда душа омыта простой ясной радостью – то такие минуты запоминаются на всю жизнь, навсегда…

В такие минуты может ничего особенного и не происходить, никаких огромных или необычных событий, но вдруг остро чувствуешь:

ЭТО – МИНУТА НАСТОЯЩЕЙ ЖИЗНИ.

У меня много раз в жизни уже так было… Это было в той песочнице, когда я познакомилась с Мишкой Бочкарёвым. Это было в книжном магазине в Луганске. В Евпатории – когда пили чай в зелёном вагончике под жёлтой лампой… Это было прошлым летом в Ялте, когда приходил мальчик и смотрел на меня, и мы так хорошо молчали вместе… Это было с бабушкой на Философской. С отцом в цветущей степи, когда он катал меня верхом на спине. С Маришей, когда я целовала её пальчики…

Много, много таких волшебных, удивительных минут – золотых мгновений жизни, которые сохраняются в памяти сердца, как в чудесной шкатулке… Не растерять бы. Не забыть!…

Наверное, у каждого от рождения есть вкус к настоящей жизни, но с годами он портится, искажается. Когда-то мог радоваться простому цветному стёклышку, как самой большой драгоценности, но в дальнейшей жизни так простодушно радоваться получается всё реже и реже… Но случаются минуты возврата в истинное детство, в истинную радость.

Мы c Анями не говорили тогда друг другу возвышенных слов: «Давайте запомним это навсегда!» Но знали абсолютно точно, что запомним.

И ведь действительно запомнили! Через сорок лет Аня-маленькая с нежной и счастливой улыбкой сказала мне:

– Ты знаешь, а ведь я всё-всё помню!…

– Я тоже…

Потому что такая чистая радость не забывается.

8 класс. Мне 14 лет. Время 1964-65

Первый раз я увидела его ещё в начале лета.

Его вынесли на балкон и уложили в подушках. И он утонул в этих белых подушках, как в сугробе… Балкон был на втором этаже, лица мальчика мне не было видно, а только его стриженый затылок. И по этому затылку я заключила, что мы с ним ровесники.

Дом с мальчиком был неподалёку от моего дома – на соседней улице. Лето стояло тёплое, сухое, и мальчик проводил на балконе все дни. Рядом с балконом шелестели высокие тополя, просвеченные солнцем…

И всё лето, проходя по этой улице, я видела неподвижный, утопающий в подушках затылок. Сердцу делалось больно, неспокойно… В конце концов я стала думать об этом мальчике постоянно.

Было ясно, что он не просто сломал ногу. По его неподвижности не трудно было догадаться, что он не ходит вообще…

Он всегда был один. Изредка на балкон выходила мать, поправляла на нём одеяло и уходила в комнату. Никогда я не видела, чтобы кто-то сидел рядом с мальчиком и общался с ним. Ни мать, ни отец, никто из ребят-товарищей, которые бы пришли его навестить и поболтать.

Мне казалось, я тоже виновата в его одиночестве. Ведь я всё видела! И значит – должна была что-то сделать, как-то изменить эту ситуацию, которая с каждым днём становилась для меня всё нестерпимее.

И я стала обдумывать, как мне с ним подружиться. Чтобы можно было приходить к нему, разговаривать с ним, ну или просто посидеть рядышком, посмотреть на шелестящие тополя, просвеченные солнцем… Чтобы он знал, что он не один, что кому-то до него есть дело. В мечтах своих я уже видела нашу большую настоящую дружбу на всю жизнь…