Мария Романушко - Там, где всегда ветер

Может, я как-то неправильно люблю?…

Эх, найти бы книгу, в которой были бы ответы на эти вопросы…

Спустя много лет, я эту книгу найду. Эта книга уже два тысячелетия известна всему миру, но в нашей атеистической глуши я даже не слышала в ту пору ни от кого её названия – «Евангелие». Здесь я нашла ответы на все свои вопросы…

Но как же мне не хватало этой Книги в моём отрочестве!

Воскресным утром, за завтраком, спорим с Фёдором об устройстве современной жизни: я, как всегда, возмущаюсь и критикую, он – как всегда, защищает и оправдывает. И тут я выдаю:

– А вот Энгельс в «Анти-Дюринге» пишет… (и что-то такое цитирую к месту, потому что многое засело в голове).

– Вы что, «Анти-Дюринг» в школе проходите? – удивляется Фёдор.

– Да нет. Я сама его прочла. Из интереса.

У Фёдора делаются квадратные глаза.

– Ну, Елленна, ты даёшь!… – говорит он ошарашено.

Вечером того же дня, когда к родителям зашли в гости друзья, я слышала, как Фёдор хвастался:

– А наша-то Ленка «Анти-Дюринг» Энгельса прочла! Сама. Говорит: из интереса.

– Да ну? – говорит дядя Володя. – А может, разыгрывает тебя?… Лен, иди-ка сюда!

Захожу в комнату.

– Разыгрываешь или правда? С «Анти-Дюрингом».

– А что тут такого? Взяла, прочла. И вообще я никогда не вру!

– Ну, прости. Просто необычно как-то. В твоём возрасте барышни читают книжки про любовь, а ты…

– Я – не барышня! – говорю резко и ухожу в свою комнату.

– Хм, обиделась… – говорит дядя Володя. – Занятная девчонка у вас.

Благодаря «Анти-Дюрингу», Фёдор стал относиться ко мне немного по-другому. Уважительнее, что ли… Спасибо товарищу Энгельсу.

В городе торжественно открылся Кабинет Печати. Ну, вроде литературного объединения. В то же время это как бы отдел районной газеты. Поэтому и такое важное название: кабинет! печати! На открытие приезжали редакторы из «Приднепровского коммунара». Говорили нам: давайте! пишите! присылайте! Вольногорск – уже большой город, здесь много чего происходит, есть о чём написать. Всех присутствующих нарекли красивым именем – внештатные корреспонденты!

Комнатка при ЖЭКе. Собираемся здесь раз в неделю – человек десять, но не все приходят всегда. Красавица Ольга – учится в Киеве на филолога, парень Паша лет двадцати, пишущий под Маяковского, и ещё человек пять мужчин с комбината, пишущие в основном заметки о производстве. Ну, и я.

Всем нравятся мои стихи. Каждый раз – просьбы что-нибудь переписать на память. Переписываю, разумеется, от руки. О пишущей машинке я в ту пору даже и не мечтала.

Самый кошшшшмарррный урок – это химия! Я ненавижу запахи химического кабинета. Мне от них плохо, тоскливо. Даже когда просто прохожу по коридору мимо химического кабинета, уже портится настроение.

И я очень боюсь учительницу химии – Веру Акимовну. Прямо коленки дрожат, когда её вижу. Ничего не могу с собой поделать. Её многие боятся. Даже Витька – её сын, он учится в нашем классе. Когда она его вызывает отвечать урок, он выползает из-за стола прямо в полуобморочном состоянии от страха – красный, как рак, язык у бедняги еле шевелится… Она с ним очень строга. Она вообще со всеми строга, но с Витькой – во сто крат больше! Мне его жалко. Он хороший мальчишка, мягкий такой, с близняшками возится – братом и сестрой, они живут через дом, так что встречаемся часто не только в школе.

Вера Акимовна очень красивая – у неё такая яркая, страшная красота: глаза такие огромные и твёрдые, строгие очень, глядящие в упор, буравят тебя, как будто ты преступница. Румянец на щеках очень яркий, пунцовый, кажется, что она всегда во гневе и вот-вот закричит на тебя… Очень, очень боюсь её. Она настолько сильнее меня энергетически и так подавляет меня, что я под её взглядом чувствую себя никем и ничем… Пустым местом. Просто комком страха. Такой дрожащей амёбой… Кошмар, ужас! Я вижу, что она меня терпеть не может. Просто не может терпеть! Когда она на меня смотрит – она меня уничтожает своим взглядом. Так иногда (часто) смотрит на меня Фёдор.

Но некоторых она любит. Лину Троцкую, например. Лина любит химию, а Вера Акимовна любит Лину. Ну, Линочку вообще трудно не любить. И вот, когда Лина отвечает урок, Вера Акимовна прямо расцветает вся, смотрит на Линочку с такой нежностью и с таким обожанием!… В эти минуты видно, что Вера Акимовна действительно красивая, даже очень, наверное, самая красивая учительница в школе. Ещё к Ане-большой она благоволит, к Калачику, к Толику Карцеву. А ещё ей симпатична Сима, девочка-простушка, которая с трудом учиться на тройки. На всех лабораторных и контрольных по химии Сима пристраивается рядышком со мной и всё аккуратненько у меня сдувает. Раздают тетради – у Симы пять или четыре, а у меня – тройка.

– Вера Акимовна, почему тройка? У меня же всё правильно.

– Так ты же списала.

– Я не списывала.

– Ты мне будешь рассказывать! – говорит она с таким презрением, на которое, кроме неё, способен только Фёдор.

И так же, как Фёдора, мне хочется иногда спросить её: «Вера Акимовна, что я вам плохого сделала?»

Самый жуткий триллер, который пришлось прочесть в школьные годы – «Молодая гвардия» Фадеева. Мы её проходили по программе.

Воспевание детского бессмысленного героизма (кому нужны были эти листовки на базаре?), воспевание бессмысленной детской жертвенности и гибели… Мне было дурно, когда я читала натуралистическое описание: как их бросали в шурф шахты, как пускали туда вагонетку, как неслись потом по степи страшные стоны… Жуть! У меня был приступ мигрени, рвота и сердцебиение. Я отказалась писать сочинение по роману, это было выше моих сил, я написала о своей бабушке и о маме.

Вспоминаю шурф в Краснодоне… Когда мы жили в Луганске, нас, третьеклашек, возили на экскурсию в Краснодонский музей и к этому страшному шурфу в степи…

Слишком много о войне – книг, фильмов. Воспевание и воспитание патриотизма? Ерунда это всё. Нельзя патриотизм воспитать на картинах, где столько смертей, крови, мрака. Из поколения послевоенных детей растили неврастеников, пессимистов, людей неуверенных ни в себе, ни в будущем. От этого – тягостное, грустное мировосприятие.

Если у меня будут когда-нибудь дети, я не буду им читать книг о войне.

От мамы я услышала горькую правду: она сказала, что не видит смысла в партизанском и подпольном движении. Что слишком большие жертвы. За одного убитого немецкого офицера могли расстрелять целую улицу мирных жителей, женщин, стариков, детей… Мама видела, как расстреливали её отца, она не может это забыть и не забудет никогда.